Брубек снова закурил, с наслаждением затянулся и протянул пачку мне.

– Я говорю о куда более крупной и неприятной ссоре. После которой сразу становится ясно: это произошло; ты больше уже не ребенок.

– А с чего это ты вдруг решил поделиться со мной подобными перлами премудрости?

Он ответил, очень осторожно подбирая слова и выстраивая предложения:

– Если ты убегаешь из дома, потому что твой папаша – просто мелкий преступник, который бьет твою мать и швыряет тебя с лестницы, когда ты пытаешься его остановить, то бегство вполне разумно. Беги. Я готов отдать тебе все свои деньги, скопленные на «ИнтерРейл». Но если сегодня ты сидишь здесь, под этой садовой изгородью, потому, что твою пуповину просто слегка надорвали, тогда – да, я понимаю, это больно – это еще только должно будет с тобой случиться. Прости матери ее несдержанность. Тебе не следует ее за это наказывать. Покажи, что ты сильнее, чем она. Это ведь тоже часть взросления…

– Но она дала мне пощечину!

– Спорим, у нее сейчас тоже на душе на редкость дерьмово.

– Ты ее просто не знаешь!

– А ты уверена, что так хорошо ее знаешь, Сайкс?

– Что, черт побери, ты хочешь этим сказать?!

Брубек не ответил. Ну и я настаивать на разъяснениях не стала.

На светящемся циферблате часов было 22:58. Самые сумасшедшие минуты в «Капитане Марло» – конец недели, последние заказы на субботний вечер. Мама, отец и Гленда – она работает у нас только по уик-эндам – крутятся волчком: рев пьяной толпы, хлопанье по стойке и столикам пятерками и десятками, дымный смрад, монотонный шум голосов, прерывающийся выкриками, смехом, проклятиями, попытки ухаживать, флирт… И никому нет дела до того, где сегодня приткнулась на ночь Холли. Из джукбокса по всему дому гремит «Daydream Believer», или «Rockin’ All over the World», или «American Pie». В конце концов Шэрон так и уснет со спрятанным под одеялом включенным фонариком. Жако будет спать под аккомпанемент радио, где неведомые люди что-то бормочут на чужих языках. А в моей комнате наверху постель так и останется неприбранной, и моя школьная сумка будет висеть на спинке стула, и корзина с выстиранным бельем будет стоять у самой моей двери, там, куда мама обычно ее ставит, когда мы с ней в очередной раз разругаемся. Впрочем, в последнее время это случалось почти каждый день. И ночью оранжевое электрическое зарево над Эссексом будет по-прежнему светиться за рекой, просвечивая сквозь неплотно задернутые занавески, и в этом фантастическом свете будут видны афиши «Zenyatta Mondatta» и «The Smiths», которые я стащила в магазине «Меджик Бас». Нет, сейчас мне совсем некстати скучать по своей комнате. Я и не буду!

Ни за что, черт бы все это побрал!

Да какая разница, что мне снилось? Я же потеряла Винни! Стелла его у меня украла.

Эд Брубек храпел, как медведь. Вот Брубек наверняка не стал бы обманывать свою девушку. Если бы она у него была. Большинство ребят из моего класса, поглаживая свои уродские шелковистые усики, любят намекнуть, что давно потеряли невинность «как-то на вечеринке у друга»; особенно те, кто со своей невинностью вовсе еще не расстался. А Эд Брубек как раз никаких таких намеков не отпускает, так что у него-то, скорее всего, все уже было. Только вряд ли с кем-то из нашей школы, иначе я бы об этом уж точно услышала. Хотя черт его знает. У Брубека привычка держать рот на замке.

Береги себя, кажется, так он сказал мне совсем недавно, почти что вчера.

Его отец, его семья и все такое. При чем здесь я?

Я смотрела на спящего Брубека: резкие черты, полувзрослое-полудетское лицо.