|
Теперь предприимчивые люди могли выводить на рынок новые продукты, или продавать старые по цене ниже, чем у других продавцов, или получать деньги за что-то, что они выполнят лишь через определенное время, или вкладываться в оборудование или землю, которые принесут прибыль только спустя годы. Сегодня я воспринимаю как должное тот факт, что, если я захочу молока, я могу пойти в продуктовый магазин, и там на полках будут стоять литровые пакеты неразбавленного и неиспорченного молока по доступной мне цене, а продавец позволит мне уйти с таким пакетом сразу после того, как я считаю терминалом свою карту, хотя мы никогда раньше не встречались, возможно, никогда больше не увидимся и у нас нет общих знакомых, которые могли бы поручиться за нашу добропорядочность. В магазинах по соседству я могу проделать то же самое с джинсами, электродрелью, компьютером или автомобилем. Только наличие многочисленных институтов делает такими простыми эти и миллионы других анонимных транзакций, из которых состоит современная экономика.
Третье после науки и институтов новое явление заключалось в смене ценностей – в становлении того, что историк экономической мысли Дейдра Макклоски назвала буржуазной добродетелью. В аристократических, религиозных и воинских культурах на торговлю было принято смотреть сверху вниз, как на сферу низменного и корыстного. Однако в Англии и Нидерландах XVIII века эта деятельность начала восприниматься как высоконравственная и вдохновляющая. Вольтер и другие философы Просвещения превозносили дух коммерции за его способность преодолевать междоусобную ненависть: Если вы придете на лондонскую биржу – место, более респектабельное, чем многие королевские дворы, – вы увидите скопление представителей всех народов, собравшихся там ради пользы людей: здесь иудеи, магометане и христиане общаются друг с другом так, как если бы они принадлежали одной религии, и называют «неверными» лишь тех, кто объявляет себя банкротом; здесь пресвитерианин доверяется анабаптисту и англиканин верит на слово квакеру… – и все без исключения довольны. В комментарии к этому отрывку историк Рой Портер пишет: Говоря о гармоничном сосуществовании этих людей и их готовности сосуществовать в гармонии – не соглашаясь, но соглашаясь не соглашаться, – философ указывает нам на переосмысление высшего блага, на переход от богобоязненности к самосознанию, в большей мере ориентированному на психологические аспекты жизни. Таким образом, Просвещение превратило прежний главный вопрос бытия: «Как мне спасти свою душу?» – в более прагматичный: «Как мне стать счастливым?», тем самым провозгласив новую модель личного и социального взаимодействия. Эта модель включала в себя нормы приличий, бережливости и сдержанности, ориентацию скорее на будущее, нежели на прошлое, и признание достоинства и престижа за торговцами и изобретателями, а не только за солдатами, священниками и придворными. Наполеон, образцовый носитель воинской культуры, пренебрежительно называл англичан «нацией лавочников». Однако британцы в то время зарабатывали на 83 % больше французов и потребляли на треть больше калорий – и мы знаем, чем все закончилось при Ватерлоо. За Великим побегом Великобритании и Нидерландов вскоре последовали побеги германских и скандинавских стран, а также бывших британских колоний в Австралии, Новой Зеландии и Северной Америке. В 1905 году социолог Макс Вебер предположил, что капитализм невозможен без «протестантской этики» (гипотеза, из которой следует любопытный вывод, что евреям никак не добиться успеха в капиталистическом обществе). Как бы то ни было, католические страны Европы вскоре тоже вырвались из оков бедности, а череда прочих побегов, показанная на рис. 8–2, опровергла разнообразные теории о том, почему буддизм, конфуцианство, индуизм или в целом «азиатские» или «латинские» ценности несовместимы с динамично развивающейся рыночной экономикой. |
