– Никогда. Теперь уж вы к нам. Я теперь опять в Москве работать буду.

Катя отреагировала адекватно.

Теперь я точно знаю, как чувствует себя человек, если ему по голове стукнули мешком с мукой. Не больно – он мягкий, но в глазах темно и колени подкашиваются. А еще звездочки перед глазами: то ли мука не осела, то ли силу удара не рассчитали.

Мозг отказывался воспринимать информацию.

– Когда ты вернешься?

– Никогда.

Что еще сказать? Что спросить? Я впала в ступор. Я была потрясена так, что даже плакать не моглось. Сергей прошел в комнату, переоделся, помыл руки, пришел в кухню, а я так и стояла в коридоре, пытаясь осмыслить слово «никогда». Так нельзя, это не по-человечески! Взять и вывалить это на меня в тот момент, когда я совершенно не была к такому готова! Объяснил бы что-нибудь, смягчил бы удар. Сказал бы по крайней мере что-то вроде: «Катя, ты очень хороший человек, но…» – а то сразу «никогда».

– Кать, я тебя в третий раз спрашиваю, что мне есть – сосиски или сырники? Что Машке оставить? Эй, ты где?

Какие сосиски? Какие сырники? Он что, еще собирается покушать напоследок? Дорогая, я от тебя ухожу, только сначала поем! Совершенно не раздумывая, я схватила со стола тарелку и шахнула ее об пол.

– Хрен тебе с маком, а не сосиски! В Москве поешь!

Сергей разобиженно похлопал на меня глазами и гордо удалился в комнату, где ночевал, когда приехал.

Я дрожащими руками помыла посуду, приняла душ и, глотая слезы, свернулась калачиком в холодной одинокой постели.

Как же так? Я должна попытаться поговорить? Но он же сказал, что никогда не вернется, о чем еще спрашивать?

Но я же люблю его! Неужели вот так просто возьму и отпущу? Я должна попытаться уговорить его взять меня с собой!

А с другой стороны, я представила себе, что сейчас спрошу: «Сергей, а ты не хочешь жить с нами вместе?», а он ответит: «Не хочу». Меня от ужаса затошнило.

Нет, сейчас не могу. Потом, потом, не сейчас… Утром поговорим.

Машка пришла ко мне под бочок в три часа ночи.

– Мама, а куда дядя Сергей ушел?

– Он не ушел, он спит в другой комнате, – пробормотала я.

– Да нет, он оделся и куда-то пошел.

Я вылетела из комнаты и наткнулась на пустой диван. Никогда не думала, что можно одеревенеть от страха.

А вдруг он больше не придет?

– Ма-а-м, где ты?

– Иду.

Я уткнулась носом в Машку. Какое счастье, что она у меня есть. И никуда не денется.

Женщины – это не загадки.

Это ловушки. Это волчьи ямы, калканы и противопехотные мины, запрещенные уж не помню какой конвенцией.

Только что все было хорошо, мы поговорили о том, что мне придется вернуться в Москву – и вдруг скандал и ужас! Или до нее так долго доходило? Не знаю, раньше Катя тугоумием не отличалась. Или это пресловутый менструальный синдром? Ну с чего было на невинный вопрос об ужине устраивать истерику и бить об пол тарелку с аппетитно пахнущей картошкой? Не нравится тебе что-то – так скажи, зачем еду переводить.

Я, конечно, гордо удалился, но обида осталась. Обида без обеда – обида вдвойне. Через некоторое время я понял, что голод заглушает обиду. Как назло, в этой приемосдаточной суете я совсем забыл пообедать. А картошка была тушеная. До сих пор пахнет. Или это обонятельные галлюцинации? Тайком сходил на кухню проверить и убедился, что пахло действительно заманчиво.

Я даже собрался вскрыть холодильник и заморить найденного в нем червячка, но гордость вперемежку со страхом удержала. А ну как проснется хозяйка и начнет опять посуду крушить? У меня появилась идея получше.