|
Когда наоборот — тогда идея в реторте, неинтересно… Я согласен с мнением, что во многом с художников надо брать пример, с писателей — они умнее нас и знают больше, потому как обескоженные, то есть чувственные. У нас с вами под рукой и сводки, и донесения, и таблицы — тем не менее они все точнее ощущают, тоньше, следовательно, вернее. А почему? Чувство, Жуков, чувство.
— Так и начнем сажать кого попало — чувствую, и все тут! — Сажать — чувства не требуется. Я ж не сажать Журавлева хочу, а наоборот, вывести из-под подозрения. Когда честного человека долго подозревают, ненароком можно и его в преступника превратить…
2
— То есть как не знаю? — удивился Журавлев, усадив на диван Костенко и Жукова. — Михаил родом из Весьегонска, и мы оттуда же. А в чем дело? Из кухни, вытирая руки ослепительно белой медицинской салфеткой, вышла красивая, высокая женщина. В отличие от загибаловской жены, глаза ее были обычны, тусклы даже, однако высокий лоб, вздернутый веснушчатый нос и очень красивый рот — треугольником — делали лицо запоминающимся, как-то по-особому зовущим. — Товарищи из милиции, — пояснил Журавлев. — Интересуются Мишей. — Мы им тоже, кстати, интересуемся, — ответила женщина. — Обещал передать посылку маме, да так и не передал… Копченая колбаса и две банки красной икры… — Он не писал вам больше? — спросил Жуков. — А он никогда не писал. Он только телеграммы отправлял, образованием не замучен, — усмехнулся Журавлев и повторил: — А в чем дело, почему вы им заинтересовались? Попал он в тюрьму случайно, вышел, работал, как я знаю, отменно… — У него родных нет? — спросил Жуков. — Отчим, по-моему, есть, но он с ним не дружит, — ответил Журавлев, — тот вроде бы с матерью его был груб. Миша его винил в смерти Аграфены Васильевны… — Это кто такая? — спросил Жуков. — Мать, что ль? — Да, мама, — ответила Журавлева, посмотрев на Жукова сузившимися глазами. — Обиделись на слово «мать»? — вздохнул Костенко. — Меня тоже коробит, хотя, позволю напомнить, название романа Горького кажется нам прекрасным — «Мать». — А вы замечали, — ответила женщина, — что слово написанное и слово сказанное разнятся друг от друга? Костенко подумал, что Журавлева представляет собою такой тип женщин, настроение которых меняется мгновенно. Люди, столь остро реагирующие на слово, относятся, как считал Костенко, к числу самоедов, с ними трудно, постоянно надобно выверять себя, подлаживаться, а это плохо. «Впрочем, — подумал он, — «с кем протекли его боренья? С самим собой, с самим собой». — И тут же себе возразил: — Но это же Пастернак писал о художнике, а здесь красивая ветеринарша». — Я замечал это, — ответил, наконец, Костенко. — Я согласен с вами, но мой коллега никак не думал обидеть память мамы вашего друга, просто, увы, мы привыкли говорить языком протокола, а в протоколе «мама» не употребляется, как и «папа», впрочем…Пришли мы к вам вот с каким вопросом: когда вы в последний раз видели Минчакова? С кем? Что он вам рассказывал о себе, о своих планах, друзьях? Был ли он с похмелья? Весел? Грустен? — Да вы объясните, в чем дело, — капризно рассердилась женщина, — иначе вспоминать трудно. — Вот если мы объясним вам, в чем дело, вы как раз и можете все напутать, — ответил Костенко. |
