– Может быть, ему кажется, что наименее утонченный подход и есть наиболее утонченный.

– Нет, я думаю, он слишком молод.

– Это не так уж плохо.

– О, нет, – сказала Сундара, – я нахожу его привлекательным. Роковой, но не отталкивающий. Почти обворожительный.

– Тогда его прямые подходы сработали. Видишь? Он на самом деле гений.

Сундара рассмеялась:

– А Ярбер ухаживает за тобой. Она тоже гениальна?

– Я думаю, что она хочет тебя. Это называется косвенным подходом.

– И что же ты собираешься делать?

Я пожал плечами:

– Как ты?

– Я за. Тебе нравится Ярбер?

– Очень энергичная, думаю.

– Я тоже. Итак, ночь вчетвером?

– Почему бы нет, – сказал я как раз – в тот момент, когда Ломброзо вызывал рев восторга в аудитории, искусно направив вечер к его кульминационной точке – представлению Куинна.

Мы стоя приветствовали мэра долго несмолкающей овацией, тщательно продирижированной Хейгом Мардикяном с возвышения. Усаживаясь снова на место, я послал Каталине Ярбер сигнал на языке тел, вызвавший румянец на ее бледных щеках. Она улыбнулась. Маленькие, плотно посаженные, острые зубы. Послание принято. Дело сделано. У нас с Сундарой сегодня ночью будет приключение с этими двумя. Мы испытывали большую необходимость друг в друге, чем многие пары в наше время, поэтому мы могли позволить себе некоторую распущенность: у нас не было ссор, случающихся в многочисленных семействах, перебранок по поводу собственности, кучи детей. Потребность друг в друге – это одно, а верность – совсем другое. И если первое все еще существует, хоть и подвергается эволюции, то последнее – что-то вроде птеродактиля или питекантропа. Я только приветствовал перспективу столкновения с энергичной маленькой мисс Ярбер. В то же время я обнаружил, что завидую Фридману, как всегда завидовал партнерам Сундары на ночь, так как он будет обладать уникальной Сундарой, которая все еще была для меня самой желанной женщиной в мире, а я должен устраиваться с кем-то, кого я желал, но гораздо меньше, чем ее. Сила любви, я полагаю, проявляется в том, насколько нам необходима верность объекту любви. Счастливчик Фридман!

К такой женщине, как Сундара, можно прийти первый раз только однажды.

Куинн говорил. Он не был комичен, отпустил только несколько легоньких шуток, на которые слушатели тактично отреагировали. Затем он перешел к серьезным делам, будущему Нью-Йорка, будущему Соединенных Штатов, будущему человечества в предстоящем столетии. Двухтысячный год, говорил он, имеет непреходящее символическое значение: это буквально начало тысячелетия.

Переход на другой уровень. Давайте вычистим конюшни и начнем сызнова, помня, но не повторяя ошибки прошлого. Мы, говорил он, прошли через тяжелые испытания огнем в двадцатом веке, вынесли обширные неурядицы, переделки и несправедливости, мы несколько раз были близки к уничтожению жизни на земле; мы ставили себя перед вероятностью всемирного голода и всемирной нищеты; мы погружали себя глупо и неизбежно в десятилетия политической нестабильности; мы становились жертвами собственной жадности, страха, ненависти и собственного невежества. Но теперь, когда мы взяли под контроль солнечную энергию и прирост населения, достигли необходимого равновесия между расширением производства и защитой окружающей среды, пришло время построить максимально разумное общество, мир, в котором разум превалирует и право побеждает, мир, в котором человеческий потенциал сможет быть реализован в полную силу и так далее.

Прекрасное видение наступающей жары. Благородно, риторично, особенно в устах мэра Нью-Йорка, традиционно более концентрирующего внимание на проблемах системы образования и агитации гражданских союзов, чем на судьбах человечества.