Вот тогда и будет самый удобный час прийти к нему. Не думаю, чтобы старая служанка поколебалась впустить меня. Она пригласит меня в гостиную и пойдет доложить обо мне своему господину. Двери откроются и снова закроются. Вскоре я услышу в другом месте тот же самый шум закрываемых дверей… Ах! шум шагов… Я сожму в кармане рукоятку ножа… В ушах у меня зашумит. Вдруг мне покажется, что крик сирены красного автомобиля разрывает этот шум. Вновь появится старая служанка. Она поведет меня по коридору. Поднимется портьера. Г-н де ла Ривельри будет сидеть за письменным столом. Я вижу место, куда я положу раскрытый нож, и я слышу голос, каким я буду говорить ему… то, что я должен сказать ему.

ТРЕТЬЯ ЧАСТЬ

В конце длинной аллеи красивых старых деревьев высится главное здание «дома отдыха» доктора Б. Оно, вероятно, заменило более старую постройку, к которой вел этот двойной строй вязов, похожий на заканчивающуюся у скрещения дорожек вязовую аллею виллуанского парка. Хотя здание довольно обширно, оно все же недостаточно для нужд заведения доктора Б., поэтому к нему присоединено некоторое количество павильонов, отделенных друг от друга палисадниками и выходящих окнами в парк. В обильно распространяемых проспектах «Анонимного общества» парк этот, собственность Общества, расхваливается как одна из самых главных приманок заведения доктора Б. Густой и тенистый, он составляет, подобно аллее вековых деревьев, остаток барской старины. Парк и аллея напоминали мне Виллуан, но в то время, как виллуанский парк был окружен наполовину развалившеюся каменною оградою, шатающимися решетками и почти совсем засыпавшимися рвами, здешний был солидно огражден высокою стеною и запертыми на замок воротами, которые препятствовали как входу, так и выходу из него. Больше того, ограда, как говорили, была оплетена наэлектризованною проволокою, которая при малейшем прикосновении к ней приводила в действие звонки и оповещала служебный персонал о всякой попытке пробраться сюда или ускользнуть отсюда.

Нельзя не признать, что этот персонал, изумительно подобранный и вышколенный, обращался с пансионерами доктора с безукоризненною вежливостью и непреклонной строгостью. Его поэтому очень ценили и уважали. Все это были люди очень сильные и с хорошими манерами, одинаково одетые в прекрасно сшитые серые костюмы, все с очень приветливыми лицами и очень симпатичные с виду. Некоторые из них были женаты. Жены их ухаживали за ними и смотрели за нашим бельем. Словом, все в заведении доктора Б. было до мелочей рассчитано и велось в образцовом порядке. Заведение вполне заслуживало своего названия: «Дом отдыха». Ни один неприятный звук не нарушал его благодетельной тишины. Нельзя было услышать ни одного стона, ни одного крика. Казалось, что доктор каким-то чудом искоренил у себя всякое выражение страдания. К тем больным, которые могли бы не выдержать жестоких приступов боли, доктор применял особенный искусный режим, доставлявший им немедленное облегчение. Впрочем, все больные оставались невидимыми в этой врачебной фиваиде, управляемой доктором Б. с самою мудрою заботливостью; он неусыпно наблюдал и за материальным благосостоянием своих помощников, и за душевным здоровьем своих пациентов.

Эта роль, сознанием которой он был преисполнен, сообщала доктору Б. авторитетный и внушительный вид, не лишенный мягкости и доброты, которые, однако, не мешали ему, когда бывало нужно, прибегать к целительным строгостям. Но в моменты вынужденного пользования ими доктор, казалось, сам страдал. Это страдание можно было прочесть на его лице, которое обыкновенно бывало спокойным и отражало лишь исполнение профессионального долга. Как слова, так и жесты доктора Б. были строго рассчитаны. Это был человек высокого роста, со слегка наклоненным вперед туловищем, словно он принимал на плечи невидимый душ. Он постоянно делал такие движения, точно его беспокоило слишком узкое платье.