Затем она кинулась вниз, в подвал. Сбежав до середины лестницы, резко остановилась и метнулась наверх, в кухню, где вытащила из закутка громадный, изуверского вида топор. Наверняка, именно такими орудовали в своё время палачи. Уже с топором в руке она снова понеслась в подвал. Там приставила его к стенке, вытащила из сундука для инструментов ручную пилу и топор поменьше, и бегом выскочила из подвала.

Садовая лестница оказалась коротковатой. Тереска перебралась с неё на дерево, влезла повыше и устроилась на соседнем суку, оборвав при этом подшивку юбки. Подшивка была широкой и обвисла шлейфом почти до лодыжек, но Тереска даже не обратила внимания. Не помня себя от азарта, она нетерпеливо приступила к делу.

Со сломанной веткой удалось справиться быстро, правда, не без сопротивления с её стороны — на руках и лице остались царапины. Тереска отнесла свою жертву к щербатой берёзовой колоде, на которой обычно рубились дрова, снова помчалась в подвал и стала вытаскивать наверх буковые чурбаки, решив, что в такую погоду гораздо приятнее заниматься любимым делом на свежем воздухе. Потом спустилась ещё раз за топором и, наконец, прислонив первый чурбак к колоде, в исступлении на него набросилась.

Буковая древесина твёрдая, но раскалывается легко. Ровные, аккуратные полешки разлетались во все стороны. Лезвие изуверского топора зловеще, во все убыстряющемся темпе поблёскивало на солнце, и в таком же темпе убывал зимний запас.

Не хватит, с беспокойством думала Тереска. И что потом делать? Взяться за ветку? Распилить её, или рубить сходу, поперёк?

Остервенело, в ярости прямо нечеловеческой расправлялась она с чурбаками. Послеполуденная жара не спадала, топор чувствительно оттягивал руку, некоторые поленья попадались сплошь в сучках, но Тереске все было мало. Она отёрла пот со лба, размазав тёмную полосу грязи, и решила ветку сразу рубить. В голове мелькнула мысль, не пустить ли под топор весь дом, вот тогда бы она уж точно выдохлась. На худой конец изрубить хотя бы дверь или паркетные дощечки. Причём поперёк.

Только поперёк, твердила она себе в каком-то мстительном исступлении. Вдоль и каждый дурак сможет. Только поперёк.

Все, последний чурбак. Ощущая себя лошадью, остановленной на полном скаку, Тереска навалилась на топорище и сумрачным взглядом окинула большую сучковатую ветку. Последняя её надежда. Она снова отёрла пот, убрала прилипшие к лицу волосы, отставила топор и пошла на кухню. Порывшись в шкафчике, вытащила большой мешок со старыми нейлоновыми чулками, которые копились для кузины, вяжущей из них коврики. Выбрав один поцелее, подвязала им волосы, чтоб не мешали, после чего вернулась во двор и с удвоенным остервенением набросилась на сук.

Боковые ветки удалось обрубить без особого труда. Оставшаяся жердь была намного толще и длиннее, метра полтора. Слишком тяжёлая, чтобы расколоть с размаху, насадив на топор, и слишком сырая, чтобы с нескольких ударов разрубить поперёк. Тереска положила жердь одним концом на колоду, другой зажала ногой и изо всех сил рубанула вдоль. Топор прочно увяз.

— Ну погоди, дубина стоеросовая, — с яростью проговорила она, вытаскивая лезвие топора. — Ты меня ещё не знаешь…

Поглощённая битвой с непокорной жердью, олицетворявшей её собственные чувства, Тереска не услышала звонка у калитки, с другой стороны дома. Калитка была открыта, и посетитель — светловолосый и синеглазый юноша с красивым загаром, да и вообще весь из себя красавец, — слегка поколебавшись, толкнул её и вошёл в сад. Ориентируясь на стук топора, он обошёл дом и застыл посреди двора, удивлённый, если не ошеломлённый увиденным.

Взмокшая и красная, вся в щепках и подвальной пыли, с подвязанными старым чулком волосами, в юбке со свисающим подолом, в длинных бальных, когда-то белых, перчатках, Тереска яростно крушила топором жердь, душераздирающе при этом кряхтя и осыпая свою жертву гневными проклятиями.