Растерянность, растерянность, смешанная с ошеломлением и приправленная жгучей насмешкой растерянность прокатилась тогда по стране из конца в конец. Провинциальные муниципалитеты, где выборы прошли без происшествий и непредвиденных сложностей, если не считать незначительных задержек, вызванных плохой погодой, и где результаты голосования ничем не отличались от обычных и всегдашних – сколько-то тех, кто неизменно приходит на выборы, сколько-то – столь же твердокаменно отказывающихся принимать в них участие, сколько-то бюллетеней испорченных и недействительных – так вот, говорю, провинция, которая так часто бывала публично унижена торжествующим центром, пыжившимся перед всей страной и строившим из себя идеал и высокий образец истинной выборной демократии, могла теперь вернуть оплеуху по принадлежности и поржать над этими господами, с туповатым упорством считающими, что ухватили бога за бороду по той лишь причине, что волей случая оказались столичными жителями. Слова эти господа, произносимые так, что губы при каждом слоге, если не на каждом звуке, искривляло презрением, относились, впрочем, не к тем, кто, просидев дома до четырех часов, вдруг подхватился и, будто во исполнение однозначного приказа, со всех ног пустился голос свой совать в урну, – но к правительству, раньше времени вывесившему стяги-флаги, и к партиям, уже взявшимся за пустые бюллетени, словно те были ожидающими рачительных рук виноградниками, а сами они – виноградарями, и к газетам вкупе с прочими средствами массовой деформации, которые поволокли кидать с тарпейской скалы тех, кому еще недавно рукоплескали в капитолии, с такой чарующей легкостью, словно сами не сыграли в подготовке катастрофы весьма заметную роль.

Что ж, признаем, для провинциального брюзжания резоны имелись, хоть и не такие веские, как представлялось брюзгам. Из-под политической сумятицы, которая охватила столицу, подобно пламени, несущемуся по запальному шнуру к заряду, проглядывает беспокойство, хотя его, как ныне принято говорить, озвучивают, то – лишь разбившись на парочки, обыватель – с женой, партия – со своим аппаратом, а правительство – само с собой. Что же будет на повторных выборах, вот вопрос, который звучит негромко, сдержанно, не столько задушевно, сколько придушенно, как бы по секрету, словно из опасения разбудить спящего дракона. Одни полагают, что лучше всего было бы не щекотать его меж ребер, а оставить все как есть, ну то есть пусть ПП формирует правительство, а ПЦ – заседает в муниципальных советах, и сделать вид, что ничего не произошло, представить, к примеру, что в столице было введено чрезвычайное положение и в этой связи приостановлены конституционные свободы, а потом, по прошествии известного срока, когда пыль уляжется, а злосчастное событие войдет в категорию давно прошедшего и отчасти забытого времени, вот тогда – и не раньше – готовить новые выборы, разворачивать новую избирательную кампанию, обильную посулами и обещаниями, а одновременно – стараться всеми способами и любыми средствами, не воротя нос от не совсем или совсем не легальных, предотвратить повторение недавнего феномена, который уже удостоился от одного виднейшего специалиста в таких делах жесткого определения – социально-политическая тератология. Иные же высказывают мнение прямо противоположное, твердят, что законы святы и подлежат исполнению, как бы это ни было болезненно, и что если двинемся кривою тропкой, окольной дорожкой махинаций, подтасовок и передергов, то попадем прямехонько в хаос и утратим понимание, а короче говоря, если глупый закон предписывает в случае стихийного бедствия повторить выборы через восемь дней, значит, через восемь дней, то бишь в следующее воскресенье, они, кровь из носу, должны быть повторены, ибо законы для того и пишутся, чтоб их исполняли, а там уж будь что будет.