— А если она… если мама твоя в Империи, ты зачем в Нюшкином флоте? Такой «кукурузный патриот», да?

Матрос опять не рассердился. Свернул открытку, почесал твёрдым уголком нижнюю губу. Невесело объяснил:

— А меня спросили? Я в Южный универ поступил, когда всё ещё было спокойно, там знаменитый исторический факультет… А на втором курсе вваливаются на лекцию трое с автоматами, подняли пятерых, отвели в казармы. Кинули под ноги военные робы: «Одевайтесь! Долг студентов — защищать независимость нашего нового государства… И не пикать, книжные крысы!»

— Но ты же, наверно, присягу дал? А мог ведь отказаться…

— Двое отказались, — глядя всё так же мимо Марко, проговорил матрос Володя. — Где они закопаны, теперь не найдёт никто… — И вдруг шевельнулся, сказал уже иначе, живо и почти дурашливо: — Слушай, браток, а я тебе заплачу за это… за почтальонство!

Марко готов был уж взять письмо, и этим «заплачу» нюшкин матрос Володя только повредил делу. Марко сунул руки в карманы, растопырил локти, спросил с ехидцей:

— Правда, заплатишь? А что дашь?

— У меня есть… вот это… — матрос завозился, достал что-то из брючного кармана, протянул на ладони.

Это была белая блестящая медалька на синей ленточке, сувенир для приморских туристов. С надписью по кругу: «Тарханайская коса. Южный край».

Марко сморщил переносицу:

— Тоже мне сокровище. Этого добра в киоске на автостанции полным-полно. За гроши.

Шевельнулось лёгкое злорадство. Приятно было ощущать зависимость этого здорового парня с автоматом от него, от щуплого безоружного Марко. И тот, видать, почуял это удовольствие вредного «братка». Но сдержался. Объяснил примирительно:

— Одно дело в киоске, а другое дело — как бы в награду… от человека, которому помог. Так сказать, за подвиг.

Марко стало неловко — и за матроса, и за себя. Набычился:

— Подумаешь, подвиг, добежать до почты… Давай письмо.

Матрос положил автомат у тяжеленных ботинок, толкнулся спиной, быстро встал (оказалось, что Марко ему головой чуть выше локтя). Протянул письмо.

Марко взял, размышляя, в какой карман затолкать. Широкие парусиновые штаны были короткими, до колен, однако больших карманов на них — целых шесть: два на «корме», два спереди у пояса, а ещё два пониже. И на рубашке (тоже парусиновой) два нагрудных кармана. Все пустые… Марко решил, что лучше всего — правый нижний, на штанах. Но матрос, кажется, не доверял широким карманам без застёжек (вдруг письмо вылетит?)

— Слушай, давай положим в ранец! Надёжнее будет…

— Ну… давай.

Марко повернулся к матросу спиной. Володя отстегнул крышку и через секунду щёлкнул замком снова. Хлопнул по пустой упругости ранца.

— Слушай, что скажу…

Марко оглянулся.

— Что?

Матрос опять протягивал медаль на ладони.

— Ты это… возьми всё-таки. Не в награду, конечно, а так… ну, на память, что ли. Поглядишь когда-нибудь. вспомнишь матроса Владимира Горелкина, пожелаешь ему удачи…

Оп смотрел серьёзно, просительно даже. Наверно, для него, для Владимира Горелкина было важно, чтобы местный «браток» взял подарок. Может, примета какая-то. «Пожелаешь ему удачи…»

— Ну, давай, — опять сказал Марко.