Кр-р-рах! Вся кровь бросается в голову. С треском подскакиваем на ухабах. Выдержат ли шасси? Колеса скачут по старым бороздам пашни лесника. Это какой-то дикий стипль-чез, ковбойское родео! Мустангом прыгает костыль. Под колесами свистит смоченная росой трава. Удержат ли тормоза?.. Наверно, это некошеная трава притормозила наш самолет при посадке. Но грозная стена леса набегает так стремительно — разобьемся, обязательно разобьемся… Теперь уже не подняться… Пилот изо всех сил нажимает на тормоз…

Молодчина Грызлов посадил наш славный «кукурузник» с замечательным искусством на колдобистую лесную поляну. Мы живы, живы! Тут же, скинув привязные ремни, я выскочил, отбежал с пилотом под деревья. Взвел затвор — автомат готов к бою… Честно говоря, я испугался, когда наш самолет «поцеловал» землю. Испуг — детонатор страха. Важно не дать страху сдетонировать, вызвать взрыв паники…

В ушах гудит, а кругом — тяжелая, густая тишина. Самолет цел, мы целы! Ура! Нет на свете лучше самолета, чем «У-2»!

И снова тревога: а вдруг фрицы ждут нас здесь давно, вдруг мы в западне?

Второй самолет, описав над поляной еще два круга, включил фару и тоже пошел на посадку. Над лесом он опасно клюнул носом, но не задел деревья. Пробежав метров сто со средней скоростью примерно в семьдесят километров в час по гофрированной поляне, он подскочил раз, другой, едва не зацепив крылом за кочку. Остановился рядом, чуть не уткнувшись носом в сплошную стену леса, косо вздернув крыло над неровной поляной.

Заре навстречу

Ветер нес шум винта в сторону опушки, в сторону эсэсовцев.

А что, если немцы давно перехватили наши радиограммы, расшифровали их, узнали обо всем и устроили нам и полякам ловушку!

Костры вдруг разом погасли, точно проглоченные плотной тьмой. Нахлынула зловещая тишина. Над поляной стояла легкая дымка. Духовито пахло сосной и травами. Шел первый час ночи. Наступило воскресенье 15 мая…

Мы с Тамарой помнили подобные приземления на партизанские аэродромы в Белоруссии, на Смоленщине, в Брянских лесах. Там, в партизанских краях, где партизаны были хозяевами, все было иначе: огромные, празднично ревущие искрометные костры, толпы взбудораженных партизан из разных бригад и отрядов, веселые крики и смех, веселая сутолока у грузовых тюков, целый обоз подвод… Там посланцев Большой земли обнимали, качали, пилотам предлагали «махнуть» парабеллум на ТТ. Но здесь я стоял на краю поляны со взведенным автоматом ППС в напрягшихся руках, пока летчики кое-как маскировали самолеты. Тамара, обвешанная сумками с рацией и батареями, сжимала в руке браунинг. В темноте ее силуэт казался почти квадратным. В случае внезапного нападения врагов надо успеть сжечь машины. Я не спускал глаз с радистки: за нее и за рацию я тоже в ответе. Еще на аэродроме мы договорились с Тамарой — в случае чего, я уничтожаю самолеты, она — рацию и шифр.

Тишина стояла такая, что я услышал, как потрескивают, остывая, выключенные моторы.

И вдруг — я даже вздрогнул — звучно защелкал неподалеку соловей — одно колено, второе, третье. И снова — могильная тишина, всполохи немецких ракет за лесом, пулеметная трель вдалеке.

Но вот за кустом мелькнула какая-то тень, тихо звякнул металл. Я ясно вижу светлые пупырчатые пуговицы на немецком мундире. Мы бесшумно встали за деревьями, автоматы — на боевом взводе.

— Пароль! — произнес я негромко. И все мы вздыхаем с огромным облегчением: ответ правильный, свои!

Хотя если немцы перехватили ту радиограмму…

— Далеко ли немцы? — спрашиваю я партизана, одетого почему-то в английское обмундирование.

— Далеко, — отвечает командир отряда Миколай Козубовский.