Валентина даже зажмурилась от восторга. Перед глазами выросла груда жареных цыплят, политых янтарным соком, со свежим томатным соусом домашнего приготовления, фарфоровое блюдо с пирогами, начиненными куриным паштетом и грибами, щи с огненной приправой, салат, горкой возвышающийся над хлебосольной скатертью. Раскрасневшийся Лева уминает румяного цыпленка, третьего подряд, ест заманчиво, с аппетитом, почти без передышки, щелкает, хрумкает… Хорошо, душевно, по-семейному. Валентина потрясла взбесившейся головой, укладывая разыгравшиеся мысли в один ряд, и далеко вперед выкинула левую ногу. Все, что делала Валентина в этой жизни, она делала с левой стороны, потому что родилась левшой. Она даже спала на левом пухлом боку. И каждый день вставала с левой ноги. Даже картошку чистила левой рукой, и ею же ощипывала деревенских цыплят. Лева предпочитал питаться лишь парным мясом, пока в доме водились хоть какие-то деньги. Беспокойные мысли жены тяжело и безнадежно ворочались в поисках выхода, веселой стайкой они гнездились в левой стороне Валиной головы. Она даже слегка кренилась на левый бок, как огромная баржа с пробитым дном. Но сейчас Вале было не до левой жизни. Жена капитана подобно птице стремительно летела по направлению к цели. Отдел милиции всем изумленным коллективом еще издалека заметил движущуюся мишень. И здание слегка осело набок. Тоже на левую сторону. Варзаев мышью прошмыгнул в кабинет и заперся на ключ, дежурный офицер приготовился к длительной осаде, а Валентина принялась безжалостно крушить старинное здание полицейского участка.

– Валентина, начальник уехал по постам, – громыхнул в громкоговоритель голос дежурного майора, – не стучи, всех граждан распугаешь. И так от тебя покоя нет. Ни днем, ни ночью.

– Майор, а ведь у меня Леву украли, – жалобно всхлипнула Валентина.

– Никуда Лева не денется. Ну, скажи, кому нужен твой ненаглядный муженек? Если взяли капитана, то ненадолго, скоро вернут, посылкой отправят обратно, да еще ленточкой перевяжут, с доставкой на дом, – засмеялся офицер, не скрывая изрядной доли ехидства, и радиохрипы исчезли.

Иронический громкоговоритель отдал концы, отключив связь. Чеканно прогремел металлический засов. Отдел предпринимал меры экстренного укрепления. Валентина огляделась, поправила юбку и уселась на ступени крыльца, прямая, упрямая, она уставилась настойчивым взглядом в кирпичную глухую стену. Варзаев осторожно, крадучись, выглянул в окно. Увидев Валин напряженный затылок, широкий подол юбки, раскинувшийся пышным веером по проезжей части, Дмитрий Валерьевич невольно вздрогнул. Личная жизнь капитана Бронштейна тесным образом переплелась с делами служебными. И не найти точки соприкосновения, не различить даже под микроскопом, – так все крепко въелось в плотную жизненную ткань. Жизнь превратилась в службу, а служба в жизнь. Варзаев загрустил – надо докладывать в главк. Семейный инцидент вышел за рамки полномочий маленького территориального отдела. Телефонный аппарат крутился перед глазами, как жирная осенняя муха, ворочаясь из стороны в сторону, напоминая о своем бесхитростном существовании.