— Ты переписал его в черную тетрадку. Своей рукой.

— Верни мне тетрадь. Я ее уничтожу.

— У меня ее нет. Была бы — поверь мне, я бы давно ее сам уничтожил, Я выздоровел, Тонтон. Я сам себя написал и этим горжусь. У меня тетради нет.

— Да у кого же она тогда?

Мы посмотрели друг другу в глаза и завопили в один голос:

— Нет! Нет! Не может быть!

На следующий день с утра мы вместе сели в самолет. Доктор Христиансен очень любезно принял нас:

— Ну как, родственники?

Мы молчали. Потом Тонтон, более гуманный, чем я, сказал:

— Сколько?

Добрый доктор улыбнулся в свою добрую великанскую бороду. Я говорю «великанскую бороду», потому что этого выражения еще никто не использовал. Это оригинально. Доктор молчал.

Я робко заметил:

— Дания — самая честная и самая мужественная страна в мире. Единственная страна, достойная слова «цивилизация». Я люблю Данию, Я напишу много хорошего о Дании в своей следующей книге.

— Чихала на это Дания, — убежденно сказал доктор Христиансен.

Тонтон попытался играть на чувствах:

— Знаете, он же отказался от премии. Книга будет хуже продаваться. И потом, второй раз такого коммерческого успеха не будет. К тому же налоги и…

— И права на экранизацию, — сказал доктор Христиансен.

Я завопил:

— А порнографии и проституции в Дании, может, совсем нет? Казалось, он обрадовался еще больше.

— У нас проституция и порнография доходят только до задницы. А до головы — почти никогда.

— Так сколько? — спросил Тонтон-Макут.

— У нас есть фонд поддержки шлюх, — сказал доктор Христиансен. — Мне кажется, небольшой взнос был бы очень кстати.

— Я уже обязался сделать взнос в пользу аналогичного фонда в Париже.

— Прекрасно, но не вижу, что вам мешает помочь датским шлюхам тоже, — сказал добрый доктор.

Тонтон взял свою чековую книжку:

— Много дать не могу, из-за контроля за валютными операциями.

— Переведите через Бэнк оф Нью-Йорк. В любом случае счет должны провести через ООН.

Тонтон-Макут сделал как ему сказали.

— Я тебе верну, — сказал я.

Он посмотрел на меня исподлобья:

— Пиши расписку.

Я написал. Царило взаимное доверие.

— А теперь вернемся к той самой рукописи, — сказал доктор Христиансен.

Он достал из ящика черную тетрадь и раскрыл ее. Тонтон побледнел от радости.

— Не мой почерк. Верните чек.

— Конечно, не ваш почерк, — сказал добрый датчанин, — я переписал всю рукопись своей рукой. В конце концов, настоящий автор Эмиля Ажара — я. Если бы не моя работа психиатра… А?

— Неужели вы собираетесь присвоить мою книгу? — завопил я.

— Вряд ли, — сказал он. — Но гарантировать не могу. И вот почему, Ваше величество…

— Не называйте меня Ваше величество. Меня зовут Эмиль Ажар, и я этим горжусь.

— Прекрасно, прекрасно, — сказал доктор Христиансен. — Вы почти совсем избавились от страха, Ажар. Только без него вы не напишете ни строчки. У вас есть котенок Пиночет, но все, что можно, вы уже из него выжали. Вы спокойны, уверены в себе — как человек, не знающий страха.