Я написал такое длинное письмо лишь потому, что обнаружил в Ваших работах некие элементы пера.

Вам, в случае если Вы станете много работать, наверняка удастся создать что-либо для печати. Однако послушайте моего совета, больше пробуйте себя в сказках для детей, в юмористических рассказах, но не замахивайтесь – во всяком случае, пока что – на серьезные темы. Они Вам не по плечу.

Не сердитесь за откровенность.

Энтони Мур,

Ответственный за работу с Молодыми Дарованиями".

34

"Дорогой Ли!

Что-то давно я не получал от тебя вестей! Уж не случилось ли чего? Пожалуйста, напиши о своем житье-бытье! Каждая весточка от Этол и тебя – высшее для меня счастье. Я заучиваю ваши письма наизусть, а потом сжигаю их, что, кстати, прошу и тебя делать с моими посланиями, ибо по штемпелю отправления вполне легко можно высчитать местонахождение адресата, во встрече с которым, «живым или мертвым», столь заинтересован сердитый дядя с бородкой клинышком, в высоком котелке и в звездном жилете.

В последние несколько дней мне пришлось сменить профессию и, вспомнив молодость, заняться землеустройством: во время дождей в порту заливает пакгаузы, где хранятся фрукты, вывозимые за грош из Латинской Америки; надо было прокопать канавы, но обязательно ночью, пока не налетели всякого рода администраторы из городских учреждений, чтобы составить чертежи, ведомости, сметы, расчеты, балансы и таким образом надолго остановить живое дело, поскольку согласовать длину, ширину и форму этих каналов следует по крайней мере с сорока тремя подразделениями. Государство делает все, чтобы изнутри разрушить само себя, и давно этого бы уже добилось, не живи в нашей стране смелые люди с инициативой. Руководители порта быстро подсчитали убыток, который понесут, направь дело по «законному» руслу, поняли, что вылетят в трубу, узнали, каким будет штраф, скалькулировали и это, а затем предложили голодранцам славно поработать ночами, установив тройную оплату за труд. Причем они сказали моей команде, что если мы сделаем работу не за неделю, а за три дня, то получим в два раза больше. Так что сейчас я держу в кармане тридцать зелененьких и чувствую себя Морганом-старшим. Эти деньги позволят мне совершенно спокойно писать по крайней мере две недели, не отрываясь от скамейки (нет, правда, в парках очень приятно работать, особенно когда много голубей и воробьев; про воробьев вообще надо сделать новеллу, очень занятные люди).

Один критик, кстати, сделал мне комплимент, возвратив мои рассказы с сопроводительным письмом, в котором хвалил нью-йоркские зарисовки, потому как, сразу видно, что, мол, писал их житель этого города, хорошо его знающий. Как тебе известно, я видел Нью-Йорк только на фотографиях. Зато новеллы о нашем с тобою Диком Западе он назвал «вымыслом» человека, никогда не покидавшего пределы Пятой авеню.

Думаешь, я сдаюсь? Думаешь, это повергает меня в отчаяние? Ничуть. Даже наоборот. Я, конечно, несколько сатанею от того, что брюзжащие дяди получили право говорить от имени читателей и выставлять мне оценки по двенадцатибалльной системе, но, вероятно, именно в борьбе с монстрами и создается литератор. Считать, что путь к успеху выложен розовыми лепестками, – пустое дело. Да и потом, порою мне, неудачнику, начинает казаться, что литература – тот же бизнес, и та же конкуренция царит в ней, потому что победитель, пробившийся к читателю, имеет деньги, а тысячи его коллег, считающих себя такими же талантами, как и он, жуют корку хлеба и алчно одалживают доллары на то, чтобы пересылать из редакции в редакцию свои произведения.

Только вот что стало меня тревожить, дорогой Ли… Даже не знаю, как это точнее сказать… Мне подчас делается очень страшно за наших детей, оттого что рассказы и романы, которым дают жизнь старенькие эссеисты и юные литературные критики (или, наоборот, баррикадируют их), совершенно не есть то, чего так ждут читатели.