Общалась она с лётчиками и на земле — в клубе. Каждый из них считал своим долгом быть в неё влюблённым, но всё это было, конечно, не всерьёз — дружеская игра, флирт, доставлявший всем невинное удовольствие. Танцевала она со многими, смеялась их шуткам, перебрасывалась остротами, но лишь единственная пара глаз заставляла её сердце биться — глаза эти смотрели на неё пристально, неотступно, серьёзно и нежно. Принадлежали они Тине. И когда та приглашала Зейну на танец, всё вокруг как будто замирало. Весь мир исчезал, оставались только они — не отрывающие глаз друг от друга, зачарованные, окрылённые.

Первая большая выставка Зейны имела успех. Она проходила под общим названием «Голос неба» и включала в себя работы, на которые молодую художницу вдохновили полёты. Небесная тема прослеживалась в них неизменно, но в разных вариациях, с разным настроением, разным букетом чувств.

А «гвоздём» выставки был большой портрет Тилль. С него сняли покрывало в самом конце, и от Зейны не укрылось, как на суровом лице Зиры отразилось что-то вроде облегчения и благодарности: видимо, она думала, что Зейна решила выставить ту самую картину, на которой Зира и Тилль стояли в объятиях друг друга. Но упавшее покрывало открыло лишь одну Тилль, и Зира глазами благодарила Зейну за то, что та пощадила её чувства, не выставила сокровенное напоказ.

А ту картину Зейна в тот же вечер подарила Зире уже дома — с глазу на глаз. Они снова пили любимый чай Тилль, Зейна читала вслух стихи из томика, который мать часто держала на своём столике и перечитывала. Получился этакий вечер памяти Тилль.

— Я горжусь тобой, — сказала Зира, глядя на Зейну с задумчивой грустью в глазах. — Ты умница. Никогда не устану повторять, каким гением была твоя мама. Она создала такое чудо, как ты, и это непостижимо.

Она по-прежнему жила одна. Вся её жизнь проходила на службе, ни с кем она так и не связала свою судьбу, храня верность Тилль. Зейна пару раз заикалась о том, что была бы не против, если бы у неё кто-нибудь появился, но Зира выбрала одинокое вдовство, хоть узами брака они с Тилль и не были связаны.

— Я однолюб, детка, — сказала она. — Никто не сможет затмить в моём сердце твою маму. Но у меня есть ты — моя радость, моя гордость и счастье. Мне этого довольно.

Потрескивал огонь в камине, в сумерках таял тёплый аромат выпечки с корицей. Это был прекрасный вечер.

— А у тебя кто-нибудь есть? — В глубине глаз Зиры мерцали ласковые искорки, которые что-то знали, догадывались, и скрывать от них что-либо было бесполезно.

Зейна открыла рот, но осеклась. На её устах застыло имя, но она отчего-то смущалась его назвать.

— У меня слишком много работы, на личную жизнь времени уже нет,  — пробормотала она.

— Ну-ну, — насмешливо-ласково прищурилась Зира.

Это было так многозначительно и веско, что Зейна, придавленная этой добродушной прозорливостью, не решилась отпираться. Но и всё как есть сказать пока тоже не могла, её уста будто кто-то пальцем прижал.

Камин догорал, чай кончился, немного печенья ещё лежало в вазочке.