Общая сумма долга составляла сто двадцать семь фунтов. Получался дефицит. Он распределялся среди новых владельцев имения. Джон Арчибальд Андерс исчез, не оставив никаких следов. Даже три тысячи фунтов за Андерсленд ему не заплатили.

Марк подхватил ранец и вышел на яркое полуденное солнце. По Главной улице медленно двигалась водовозка, ее насосы выбрасывали две толстые струи, прибивавшие дорожную пыль.

Марк остановился, вдохнул запах мокрой земли и посмотрел через улицу на высокое здание «Ледибургского фермерского банка».

На мгновение ему захотелось войти в это здание и спросить там, что заставило старика изменить свое твердое решение после смерти быть погребенным в Андерсленде, как ему заплатили за ферму и что он сделал с этими деньгами.

Но эта мысль тут же исчезла. Люди, работающие в этом здании, совсем иной породы, чем не имеющий ни пенни внук неграмотного старого фермера.

В обществе существуют слои, невидимые барьеры, которые невозможно преодолеть, даже если у тебя есть университетский диплом, боевая награда за храбрость и ты с почетом уволен из армии.

Это здание — храм богатства, власти и влияния, и люди в нем подобны титанам или богам. Такие как Марк Андерс не врываются сюда, требуя ответить на свои мелкие вопросы относительно ничтожного старика.

— И ста фунтов наследства не будет, — вслух прошептал Марк и пошел через город на грохот железнодорожной сортировочной станции.

— Да, — подтвердил начальник станции, — Пит Грейлинг был машинистом маневрового локомотива, а сын работал с ним кочегаром, но они уволились несколько месяцев назад, в 1919 году. — Он задумчиво потер щетинистый подбородок. — Нет, куда они отправились, не знаю, только от души порадовался, что они уходят. Да, сейчас припоминаю, сын что-то говорил о том, что они направляются в Родезию. Купят там ферму или еще что. — Он усмехнулся. — Купят ферму. Вот ведь размечтались! На зарплату машиниста и кочегара ферму не купишь.

Зал заседаний «Ледибургского фермерского банка» занимал половину верхнего этажа здания; один ряд высоких, от пола до потолка, окон смотрел на восток, чтобы в жаркие летние дни впускать прохладный ветер с моря, другие окна выходили на высокий откос. Этот откос был прекрасным фоном для города и придавал любопытный вид огромному залу с высоким расписным потолком, где застыли в своем веселье танцующие белые херувимы, держа спускающиеся к окнам цветочные гирлянды.

Стены обшиты панелями из темного дерева, на окнах зеленые бархатные занавеси с золотыми шнурами по краям.

Ковер тоже зеленый и такой толстый, что способен приглушить звуки кавалерийской атаки. Стол для заседаний, из мрамора с золоченой бронзой, украшен виноградными листьями и обнаженными женскими фигурами, которые карабкаются по ножкам стола, с арфами в руках или танцуя.

У одного конца стола в почтительной позе стоял человек с короткой шеей и тяжелыми плечами борца. Его брюки лоснились от езды в седле, а ботинки были покрыты пылью после быстрой скачки. Он нервно теребил поля шляпы.

На другом конце стола в кожаном кресле восседал элегантный господин. Даже когда он сидел, было видно, что он высок, а плечи под дорогим английским костюмом широкие и сильные.

Но его голова отлично смотрелась на этих широких плечах — великолепная голова с блестящими, тщательно подстриженными волосами; темные кудри спускались на щеки замечательными бакенбардами. Выступающий подбородок, сильный, гладко выбритый, принадлежал человеку, привыкшему распоряжаться. Широкий решительный рот, великолепные белые зубы. Сейчас он задумчиво пожевывал ими нижнюю губу. На переносице между темными умными глазами легкая морщинка от задумчивости, сжатая в кулак наманикюренная рука подпирает подбородок: человек внимательно слушает.