|
Раскалились кожуха пулеметов, кашляла боевая техника, глохла. Солдаты выбрасывали гранаты из окопов. Немцы лезли, не считаясь с потерями. Из десятка до окопов добегали двое. И те, и другие швыряли гранаты, позиции заволокло густым дымом. Бойцы капитана Милютина тоже несли потери. Захлебывались пулеметы на флангах. Справа в траншее уже давились в рукопашной, били кулаками, прикладами, саперными лопатками. Мелькали закопченные оскаленные лица. На помощь дрогнувшей пехоте Милютин ввел резерв — последнее отделение автоматчиков с ППШ. Они подтягивались с обратной стороны траншеи, резали свинцом тех, кто выбегал за «флажки». Бойцы воспрянули, стали теснить фашистов из окопов. Противник выдохся, у него кончались боеприпасы и моральный дух.
— За мной, сибиряки! — взревел капитан Милютин, уроженец далекой забайкальской деревни. — Добьем гада! Бойцы выбирались из окопов, мчались вниз, крича что-то, отдаленно смахивающее на «Ура!». Немцы многих потеряли, но все равно их было больше. Впрочем, численное превосходство уже не играло роли. Деморализованные, исчерпавшие все возможности, они недолго оказывали сопротивление. Пустились наутек, спотыкаясь о трупы своих сослуживцев. «Смотри, мужики, как чешут! — смеялись им в спины красноармейцы. — Мы так быстро бегать не умеем!» Побитое войско терялось в складках местности, растворялось в лесу. Остались мертвые и раненые, многих из которых бойцы непринужденно добивали — не те условия, чтобы коллекционировать пленных. Сами потеряли многих — и это ожесточало. Солдаты возвращались в окопы, показывая кулаки притихшему лесу, волокли раненых. Стонал подстреленный в бок капитан Милютин, покрывался смертельной бледностью. Солдаты рвали на нем гимнастерку, прикладывали к ране скомканные бинты. Санинструктор роты погиб. Покрикивали выжившие командиры взводов, крыли матом провинившихся пулеметчиков. Поредевшая рота снова занимала оборону. Из батальона прибыли две девушки-санитарки, подъехала полуторка с красным крестом. Раненых стаскивали к дороге. Многие по прибытии уже не шевелились — скончались от потери крови. Монотонно матерился какой-то боец, умолял «братца Петруху» открыть глаза. Почему именно сегодня? Вроде и денек отменный, и по Европе шагаем, а не где-нибудь по Смоленщине с Брянщиной… Шустрые девчонки на скорую руку перевязывали раненых, передавали их солдатам, те грузили пострадавших в машину. Капитану Милютину оказали первую помощь, но тщетно, офицер затих после недолгой агонии, и горько расплакалась девчушка с лычками ефрейтора — возможно, у них что-то было… От второй попытки немцы отказались. Сдаваться тоже не спешили, видимо, надеялись, что 19-я танковая дивизия в недалеком будущем осуществит контрудар «возмездия» и с триумфом вызволит из «котла». Но упомянутая дивизия завязла в позиционных боях. Трупы гитлеровцев после боя никто не считал — их было не меньше сотни. Рота автоматчиков потеряла полтора десятка убитыми и столько же ранеными. Потери тоже чувствительные, учитывая хронический недокомплект. Поскрипывали телеги, фыркали лошади — на подводах подтянулась похоронная команда, «погребальщики», как их называли в войсках. Работа у этой публики никогда не переводилась. В отличие от первых лет войны, науку освоили — обходились почти без задержек и извечного российского бардака. Впрочем, все зависело от числа потерь и наличия специальных команд. Неразговорчивые, с мрачными лицами, одетые в передники и резиновые перчатки, они перелезали с носилками через живых и брели к трупам. Автоматчики молча наблюдали, нервно выпускали дым махорки. «Погребальщики» извлекали из карманов убитых солдатские книжки, фотографии, письма с родины, черные пластмассовые медальоны (так называемые «смертники») с информацией о погибших. Снимали с людей часы, медали, нательные крестики, набивали этим добром вещмешки. |
