|
Кажется, княжне в этом доме позволялось многое. Еще она высказала сожаление, что князя Михаила Ивановича нет дома, дабы он мог лично выразить свою благодарность поручику. Впрочем, она рискует от своего имени пригласить господина поручика сделать визит позднее, потому что не в обычае князей Шаховских оставаться неблагодарными. Дашенька горячо подтвердила, что да-да, наша семья обязательно вас отблагодарит. И при этом так стрельнула глазами, что Петеньке лишь осталось гадать, в чем именно будет заключаться эта благодарность. В общем, в полк господин поручик возвращался в чувствах слегка растрепанных, зато обнадеженный.
* * * В офицерском собрании настроение царило самое мрачное. Вернувшиеся Саблуков и Окунев ходили чернее тучи, злобно огрызались и ни с кем не разговаривали. Выяснилось, что вызванный доктор определил состояние Ханыкова как крайне тяжелое. Его пришлось оставить в доме милосердного самаритянина, чему господин надворный советник был не слишком рад. До таких пределов его милосердие не распространялось, однако ж он не посмел выставить раненого офицера на улицу, тем более что доктор настрого запретил неделю трогать его. Саблуков хорошо заплатил доктору и намекнул самаритянину, что его милосердие потом также будет оценено по достоинству. Кажется, это несколько примирило надворного советника с печальной действительностью. Сейчас же в собрании самым живейшим образом обсуждали, как именно отомстить голштинцам за столь возмутительное покушение на честь и достоинство русского офицера. Понятное дело, что даже самого последнего обывателя давить на улицах нежелательно, но вот офицеров нельзя, ни в коем случае нельзя. Тем более гвардейских. В общем, решено было на следующий же день вызвать оскорбителей на дуэль. Дело оставалось за малым – выяснить, кто же они такие. Мелькнула было светлая мысль: вызвать на дуэль поочередно вообще всех голштинцев, какие только заимеют наглость высунуть нос из своего Рамбова на питерские улицы, но одобрения не получила. Как ни задирайся, но было понятно, что Петр Федорович не одобрит, если лейб-гвардейцы всю его голштинскую свиту перережут. Хотя – соблазнительно! В общем, решено было учинить свидетелям допрос с пристрастием участникам событий, но прежде всего сидельцам в австерии. Потому как общим согласием приняли, что это были те самые голштинцы, которые ну никак не успевали отъехать в Рамбов, а остались в городе, дабы продолжить веселье, примерно так же, как поступили наши приятели. Вести оный допрос поручили как раз Петеньке Валову как человеку наиболее трезвому и здравомыслящему, а вдобавок еще и незаинтересованному. Отчислен из Преображенского полка? Отчислен. Значит, будет совершенно беспристрастным. Правда, это означало, что Петеньке придется производить допрос самого себя, что придавало ситуации особую пикантность. Поскольку серьезное дело требовало серьезной подготовки, денщиков отправили за венгерским. Подготовка прошла успешно, и после второй бутылки Петенька почувствовал себя если не Ушаковым, то Шешковским наверняка. Тайная канцелярия однако! В запале он даже потребовал было принести с конюшни кнуты, но ему задали резонный вопрос: как он намеревается сечь самого себя, ведь допрос-то с некоего Валова начинать надлежало. Поймали неосторожного фендрика, не ко времени пробегавшего мимо, и посадили его протоколистом – заполнять допросные листы. Когда спустя еще три бутылки, то есть спустя три часа, допросные листы были прочитаны, выяснилось, что почти наверняка бравая компания схлестнулась в австерии с офицерами любимейшего полка наследника-цесаревича – мушкатерского принца Вильгельма. С одной стороны, немного боязно было задевать любимцев наследника, его злопамятность была всем известна, однако ж соблазн был слишком велик. Да и какой гвардеец откажется подергать тигра за усы?! Решено было назавтра отправиться в Рамбов, дабы передать формальный картель. Кому? А вот это было уже совершенно неважно. |
