Клестов теперь офицер. На коне приезжал, при полной форме. Его часть стояла рядом с деревней.

Живём мы хорошо. Работаем в колхозе всё лето до самой осени. Нам тоже записывают трудодни. Осенью пойдём в школу.

Скоро начнём косить. Трава нынче хорошая. Дедушка Евсей уже всем нам косы наладил. Живём, не голодаем. Корова кормит. Два раза немцы уводили нашу Лысеню. И оба раза мама приводила её назад. Сказала, что детей нечем кормить, они и отдали. Офицер приказал.

И ещё сообщаем тебе о том, о чём мама умолчала. Мама очень не хотела, чтобы ты расстраивался. Любу, невесту твою, немцы казнили. Она в партизанском отряде была. Ходила по деревням, сведения собирала. Полицаи её поймали. Её и ещё двоих окруженцев из отряда повесили посреди Подлесного рядом с церковью.

Клаша и папку нашего, и Ваню во сне живыми видела. От тебя тоже два года вестей не было. А Клаша тебя во сне живым несколько раз видела. Вот и нашёлся ты, братик наш Сашенька…

Сестрина письма Воронцов не дочитал, аккуратно свернул его и положил в общую стопку. То, о чём Варя сообщала дальше, он уже знал наизусть. Значит, отец с Иваном пропали без вести. Без вести… Воронцов знал, кого относили к этой категории выбывших из списочного состава. Он и сам мог числиться среди пропавших без вести. И на него могли прислать матери в Подлесное такое же извещение, как на отца и на Ивана… А Любка погибла. Нет больше Любы. Нет той девочки из его деревенской юности, пахнущей речкой, пересушенным знойным сеном и сумерками шалаша. Война постепенно отнимала у него то дорогое, без чего потом, если он уцелеет в этом аду, жить будет очень тяжело…

В полночь на участке его взвода выходит разведгруппа. Ушла она прошлой ночью, когда здесь стоял стрелковый батальон. И вот теперь её ждали назад. Встречать полковую разведку пришли два офицера из штаба полка: ПНШ по разведке старший лейтенант Белых и какой-то капитан. Помощника начальника штаба по разведке Воронцов знал. Белых часто бывал в роте. Несколько раз штрафники организовывали прикрытие уходивших за линию фронта и выходивших назад групп. Сидели на нейтралке под миномётным огнём, имитировали атаку, а тем временем на соседнем участке сапёры резали проволоку и пропускали вперёд разведчиков. Появление старшего лейтенанта в их траншее, как правило, ничего доброго не предвещало. Но теперь группа возвращалась. И возвращалась тихо. Капитан же, судя по красному канту на погонах и артиллерийским эмблемам, был из пушкарей. Правда, ни в своём дивизионе, ни в артполку, приданном дивизии, Воронцов его ни разу не видел.

Разведчик и артиллерист сидели в блиндаже и играли в карты. Ждали нужного часа. В полночь разведка должна возвращаться. Воронцову приказано поднять взвод по тревоге. Не дай бог, разведчики на выходе завяжут бой. Тогда, согласно приказу, придётся атаковать. Сапёры уже сделали несколько проходов в минных полях и вернулись, оставив возле проволочных заграждений двух человек – встречающих. Их прикрывал расчёт дежурного пулемёта. Барышев устроил свой «максим» под днищем сгоревшего немецкого танка. Танк стоял метрах в пятнадцати позади траншеи, на взгорочке, словно не осилил этот незначительный подъём. Сожгли его здесь давно, судя по рыжему налёту ржавчины, обметавшей искорёженные катки и пробитую в нескольких местах башню, недели две назад, ещё до дождей. Работа артиллеристов. Провалы входных отверстий от болванок калибра семидесяти шести, не меньше. Рванула боеукладка и горючее. Бронелисты, защищавшие гусеницы, раздуло. Башню вывернуло, она съехала с погонов, завалившись набок, но вниз не упала, упёрлась длинным стволом в землю. Это была уже новая конструкция T-IV: длинный ствол семидесятипятимиллиметровой пушки, которая легко пробивала лобовую броню до ста миллиметров, и нашу «тридцатьчетвёрку» в поединке с ним, как рассказывали танкисты, спасало только то, что броня на ней лежала наклонно.