Итак, довольно подумал он, мужчина есть. Он достаточно силен и напорист, чтобы справиться с любой женщиной… даже с Сабриной.

Сабрина не видела Бретта Данджермонда десять лет, чего не скажешь о ее отце. Ему приходилось встречаться с молодым родственником и в Натчезе, и в Новом Орлеане, и хотя эти встречи были недолгими, Алехандро был симпатичен этот молодой человек. Правда, до сего вечера он и не помышлял о нем как о зяте.

Хитро улыбаясь, Алехандро сел за стол, достал бумагу и чернильницу. Несколько секунд он, не двигаясь, смотрел в никуда, понимая, что необходимо придумать предлог для столь неожиданного приглашения. Поднапрягшись, он вспомнил, что Бретт заполучил плантацию в Луизиане, и принялся писать.

Года два назад, когда Алехандро встретил Бретта в Новом Орлеане, тот не без насмешки над собой признался, что вроде бы собирается заделаться плантатором, как отец. Плантацию, которую он выбрал, кажется, продавали из-за неурожая индиго в 1792 году, однако Бретт, это Алехандро хорошо запомнил, собирался посадить сахарный тростник. Он вспомнил, что Бретт на удивление много знал об этой совершенно новой в Луизиане культуре, и широко улыбнулся. Сахарный тростник — вот, что ему нужно! Он напишет Бретту, что собирается пустить несколько сотен акров под сахарный тростник и хочет узнать его мнение на сей счет. Не очень ловко, зато обоснованно. И он, чтобы не дать себе передумать, начал писать. Закончив письмо, Алехандро откинулся на спинку кресла и усмехнулся.

Вспомнив о Бретте, он вспомнили о том, как любили друг друга София и Сабрина, и ему показалось, что он разрешит несколько проблем, поставленных перед ним сегодня Франсиской. Если с ним, не дай Бог, что случится, только Софии Данджермонд он доверит свою дочь, а пока — и он опять усмехнулся — посмотрим, что сделает Бретт, получив его письмо.

Глава 4

Когда приглашение Алехандро посетить Ранчо дель Торрез попало наконец в руки Бретта Данджермонда, стоял дождливый ветреный конец ноября. Бретт только что возвратился из Риеарвью, где временами жил в своем холостяцком домике неподалеку от главного здания, после целого дня, проведенного в компании своего друга Моргана Слейда.

Кляня дождь, он стоял в маленькой прихожей построенного исключительно для него пять лет назад дома и снимал промокший насквозь плащ. Дверь направо вела в просторную комнату. Бретт прошел по турецкому ковру прямо к разожженному камину.

Эта комната служила ему гостиной и столовой, и в ней стояли удобные кресла, обитые зеленой кожей, тяжелый дубовый стол и буфет с одной стороны, а с другой несколько коричневых бархатных кресел в стиле Людовика XV на фоне мягких золотистых портьер на забрызганных дождем окнах. По смешению стилей и охотничьим картинам на стенах легко было догадаться, что комната не знала женской руки, но это как нельзя больше устраивало Бретта.

Погрев над огнем руки, он огляделся и обнаружил на столике возле своего любимого кресла письмо. Ему стало любопытно и боязно одновременно. Развернув письмо, он посмотрел, как слуга, камердинер и лакей в одном лице, развешивает его плащ, и спросил:

— Когда письмо пришло? Кто его принес?

— Часа два назад, хозяин, его принес коробейник. Сказал, что ему дал его испанский солдат в Новом Орлеане.

Олли Фрэм отвечал немногословно, но в его выговоре, несмотря на девять лет службы у Бретта, еще сохранилось что-то от лондонского просторечия.

Бретт поверх письма внимательно поглядел на своего слугу и сухо произнес:

— Ты, конечно же, не мог его не прочитать. На обезьяньем лице Олли появилось обиженное выражение, и он с негодованием воскликнул:

— А вдруг там было что-нибудь важное, хозяин! Тогда я бы послал за вами.