В черновике письма к Чаадаеву по поводу его «Философического письма» Пушкин неоднократно называет совершенное Петром революцией.

«Но одно дело произвести революцию, другое дело закрепить ее результаты. До Екатерины II продолжали у нас революцию Петра, вместо того, чтобы ее упрочить. Екатерина еще боялась аристократии. Александр сам был якобинцем. Вот уже 140 лет как (…) сметает дворянство; и нынешний император первый воздвиг плотину (очень слабую еще) против наводнения демократией, худшей, чем в Америке (читали ли Вы Торквиля?) Я еще под горячим впечатлением от его книги и совсем напуган ею».

Чрезвычайно характерно, что написанную в свое время Карамзиным записку «О древней и новой России», в которой Карамзин осуждает крайности преобразовательных методов Петра I и реформы Сперанского, напечатал первый Пушкин в своем «Современнике». Проживи Пушкин больше и доведи он до конца «Историю Петра Великого», он наверное сумел бы окончательно разобраться в антинациональности совершенного Петром.

Весной 1830 года он, например, приветствует возникшее в то время у Имп. Николая I намерение положить конец некоторым политическим традициям введенным Петром I. 16 марта 1830 года он с радостью пишет П. Вяземскому: «Государь уезжая оставил в Москве проект новой организации контрреволюции революции Петра». Пушкин отзывается об намерении Николая I совершить контрреволюцию — революции Петра I с явным одобрением. «Ограждение дворянства, подавление чиновничества, новые права мещан и крепостных — вот великие предметы».

Двойственное отношение Пушкина встречаем мы и в «Медном всаднике», который всегда выставляют в качестве примера, что Пушкин восхищается Петром I без всяких оговорок. Верный своему методу исследования, приведу по этому поводу не свою, личную оценку, а признания члена Ордена критика Г. Адамовича. В напечатанном в «Нов. Рус. Слово» № от 10 ноября 1957 года) статье «Размышления у камина» он пишет: «Медный Всадник», например: великое создание, по распространенному мнению даже самое значительное из всего написанного Пушкиным. До сих пор в его истолковании нет полного согласия, и действительно, не легко решить, оправдано ли в нем дело Петрове или раздавленный железной волей «державца полумира» несчастный Евгений имел основание с угрозой и злобой шепнуть ему «Ужо тебе» от имени бесчисленных жертв всяких государственных строительств, прежних и настоящих». А в рецензии на книгу члена Ордена проф. В. Вейдле «Задачи России» Г. Адамович отмечает, что касаясь вопроса об отношении Пушкина к Петру I, В. Вейдле по примеру своих многочисленных предшественников «…нередко сглаживает углы — или умышленно, молчит». «Даже в «Медном Всаднике», особенно ему (Пушкину) дорогом и близком, он отмечает только «восторг перед Петром, благословение его делу» и не видит другого, скрытого облика поэмы — темного, двоящегося, отразившего тот ужас перед «державцем полумира», который охватил Пушкина в тридцатых годах, когда он ближе познакомился с его действиями и личностью» («Русская Мысль» № 903).

Не случайно первый биограф Пушкина П. В. Анненков заметил, что Пушкин мог бы написать «Историю Петра Великого, материалов он имел для этого достаточно, он не захотел писать ее» «Рука Пушкина дрогнула», — пишет Анненков.

Связанный цензурными требованиями своего времени Пушкин не мог открыто высказать в «Медном Всаднике» свое истинное мнение о Петре. Но свое отношение к Петру он все же выразил. «Медный Всадник» — олицетворение государственной тирании, Евгений олицетворяет русскую личность подавленную Петром I.