Отсылал письма обратно, скрипя зубами и придумывая их содержание по ночам, зажимая заточку в пальцах, готовый в любой момент к подлянке. Меня могли достать, где угодно, даже здесь. Несмотря на «крышу» от Ворона и уважение сокамерников. Смотрел в темноту под храп соседей по камере и придумывал её письма. Какими они могли быть. Что она пишет мне о себе? Может, ненавидит и проклинает. А, может, нашла другого или вернулась к мужу. Вот почему читать боялся. Думал пройдет пару месяцев — устанет писать. А она — регулярно, иногда несколько подряд. И я начал их ждать. Отсчитывать ими каждый день. От письма до письма. Иногда в руках каждую ночь держу, а потом обратно отправляю через месяц. Кто-то назовет это силой воли, а я называл трусостью.

— Кого ты там динамишь, Бешеный. Течет баба по тебе, а ты игноришь? Или гонять лысого больше прет, чем телку трахать?

Сокамерник скалится, кивая на письмо, а мне кажется, он эти буквы на конверте одним взглядом испачкать может, и уже хочется глаза выдрать, чтоб не марал.

— На хрен пошел, Дрын! Не суй нос, куда не просят — ноздри порву! Не нарывайся!

И заточку сильнее сжимаю, примеряя куда всадить так, чтоб больнее и мучительней сдох, а у него глаза бегать начинают. Знает, что способен. Да, и он не лох какой-то, но цеплять не хочет.

— Да, ладно. Не заводись. Мы тут, блядь, о бабах мечтаем с шалавами знакомимся, лишь бы сунуть хоть в кого, а ты динамишь свою постоянную. Или с блядями больше нравится?

Не нравилось больше. Трахать не хотел никого. Пахан иногда подгонял своим за особые заслуги. Типа, родственница, жена, невеста. Притом одна на пару зэков. Менты глаза закрывают. Им по хрен, они свое получают за это. И мне подгоняли. О здоровье заботились. Я и так дерганый, мне спускать надо, а то на хрен замочу кого-то и засяду пожизненно. Мне все равно было. Что там на воле? Оксана чужая? Могилы родителей? Бизнес похеренный? Та же тюрьма, но без решетки. Да и натрахался я с кем попало на лет сто вперед. Бывало, иногда о Ней вспоминал или приснится голая на постели, с ногами в стороны раскинутыми, блестящая от возбуждения, и яйца от боли сводит. Её хочу. Или на хрен никого.

Яростно рукой двигал, удерживая образ, вспоминал запах плоти, вкус, стоны и крики, какая горячая изнутри, как стоит на коленях, растрепанная, с моим членом во рту. Представлял, и сам пальцами член сжимал, стиснув челюсти, пока вялый оргазм слегка не облегчит горечь от осознания, что все уже. Её только вот так. В воспоминаниях.

По детям скучал, хоть волком вой. Жутко скучал. Снились они мне. Часто. Первые полгода ни разу, а потом почти каждый день. И она снилась. Только никогда приблизиться не мог. Бежал за ней, видел, почти руками дотягивался, а пальцы сожму — и просыпаюсь. Она сквозь них прошла и дети. Смотрят, а ко мне не идут. Как чужой я для них.

«Ты нас бросил». И просыпался с этими словами в мозгах.

Потом Граф приехал. Долго беседовали. Передачу привез. Лично. Про Оксану я не спрашивал. Только о делах, о том, что там, по другую сторону, творится. О Вороне спросил, а тот поморщился тогда, как будто нерв зубной ему задел без наркоза. И я его понимал больше, чем кто-либо другой. Только жаль мне было, что кто-то ошибки мои повторяет. Ворон — мужик железный, но не плохой и сыновей любит. Но в каждой семье свои скелеты в шкафу, а у Ворона там, пожалуй, целое кладбище.

— Я бы многое отдал, чтоб со своим вот так. Да, даже чтоб скандалить и по морде огрести. Иногда говорю с ним вслух и слышу, как психует в ответ, как орет… а я улыбаюсь. А потом понимаю, что теперь только так в мыслях и буду слышать.