Тут вьетка вспорхнула со стула, сбросила блузу на пол и показала Авениру свою маленькую грудь, сплошь усеянную мелкими белесыми шрамиками вокруг сосков. Потом оборотилась и, не успел Авенир возразить, спустила брючки, обнажив гибкую спину и молочно-кофейные ягодицы — все в таких же шрамах.

— Это… От ногтей? — дрогнувшим голосом спросил Авенир.

Он вмиг припомнил маникюр Вероники. Утратив всякую осторожность, он нежно провел ладонью по влажной смуглой коже. Айни поймала его руку, удерживая на себе, и повернулась:

— Скажи — я не буду плохой? Я буду хорошей, какой ты захочешь. Ты красивый… — Она повела пальцем по его подбородку.— Ты мудрый, как наш отец… Ты колдун! Я знаю, ты колдун! У тебя глаза, как камень неба! Когда ты на меня смотришь, я ничего не помню… Мы уже познакомились? Уже не будет плохо? Уже можно?

— Можно! — выдохнул Авенир и выключил свет.

Глубокой ночью он осторожно встал с дивана, стараясь не шуметь. Девушка спала на боку, поджав колени и положив руку под щеку. Ее лицо было усталым и спокойным.

«Редко тебе удается поспать в отдельной комнате,— подумал Авенир, припомнив тесноту вьетского общежития.— Зачем ты пришла? Знаешь ли, зачем тебя прислали?»

Он прошлепал босыми ступнями к приоткрытому окну и остановился, задумавшись и вглядываясь в темень Евразии.

— Да, братья наши меньшие, нелегко вам среди нас. Хорошему мы вас не научим. Но это не дает вам права подхалтуривать на убийствах. Понимаю, зачем тебя прислали, да только ничего у тебя не выйдет. Раньше бы вышло, может быть, а нынче уже нет. Теперь наш брат, русский, умник, не тот… Нас на этом не проведешь…

Так шептал он под нос и вдруг заметил, как в свете проглянувшей луны блеснуло что-то на крыше разбойничьего вьетского логова. Стеклышко блеснуло. Бинокль. Вспомнив тут же о похищенном шпионском приборе, Авенир был готов поклясться, что с крыши за ним наблюдают. Луна, как на грех, скрылась тотчас, и ничего не стало видно, но подозрения Можаева разыгрались, как волны морские. Прогнав в памяти все недавние события, Авенир неслышно лег на спину, на прежнее свое место, и предался раздумьям о низости человеческой натуры — любимым думам образованного, но небогатого человека.

III

Похороны Юрия Карповича Низовцева прошли, как и положено, по высшему разряду. Белла позаботилась. Она распоряжалась всем, Отец Никон только успевал оплачивать счета. Множество дорогих машин съехалось к подъезду особняка, гости с приличествующими случаю физиономиями бродили по комнатам и коридорам. Венки стояли в два ряда вдоль стен на знакомом синем ковролине. Здесь собрался весь деловой Питер.

Николай Николаевич, завидев Авенира, обрадовался ему, как родному:

— У-ф-ф! Нет сил. Все привыкли к тусовкам с выпивкой, то и дело спрашивают, где банкетный зал. Белла сошла с ума, требует, чтобы я заказал памятник у Михаила Шемякина. Я даже не знаю, где его разыскивать.

— Скажите, кто из приглашенных выиграл от смерти Низовцева?

— Да все, все выиграли! Борман всем был костью в горле! Наша контора крутила такие дела… Но, впрочем, никакого криминала!

— А что же Вероники не видно?

Николай Николаевич кисло сморщился, махнул рукой:

— Вы тут походите, посмотрите, может, что заметите или услышите. Попрощайтесь с покойным. А после поминок приглашаю в кабинет, поговорим в спокойной обстановке. Теперь же извините, пойду гляну, готов ли оркестр.

— Еще минуточку… Скажите, а если вдруг, не дай бог, конечно, умрет сын Низовцева? Кто тогда унаследует состояние?

— Г-м… Вопрос непростой… Тут надо бы с юристом… Если он… Если предполагаемое событие произойдет до его вступления в права наследства, то Вероника, а если после — ближайший родственник, то есть мать.