|
Отныне Пин с тетушкой Двиной, Леончик и вся ватага Лиса день-деньской проводили у телевизионного чуда. Поскольку я продолжал оставаться самой любимой после телевизора игрушкой, то, само собой, я попадал в первые зрительные ряды на чьи-нибудь особенно удобные колени. Очень часто рядом оказывалась Чита. На время просмотра передач у нас негласно устанавливалось подобие перемирия. Впрочем, перемирие перемирием, но кровь — это всегда кровь и она дает о себе знать вопреки воле и разуму обладателя лейкоцитов. Неожиданно для окружающих, а иногда и для себя самой Чита щипала меня, заставляя подскакивать и зеленеть от ярости. А через секунду с самым невинным видом она уже счищала грязь со своих сандаликов о мои штаны. Надо признать, случалось это не часто, и в целом наши коллективные просмотры проходили вполне мирно. И Чита, и я в одинаковой степени заливались смехом над забавными рисованными сюжетами, сосредоточенно хмурили лбы, следя за зловещими фигурами в ковбойских шляпах и с револьверами…
Чепэ случилось вскоре после нашей первой остановки. Чита пала жертвой собственной неуемной страсти к мультипликации. Под смех всего автобуса, наученная веселой тетей, она подходила к телевизору и, всплескивая руками, лепетала: — Милый дяденька, покажи нам пожалуйста мультики! Строгий и неприступный диктор, не слушая ее, продолжал балабонить что-то свое, зато все население автобуса ложилось на пол от хохота. Смеялись и сами Мэллованы, и белозубый рубаха-парень, отчего машина виляла, вторя общему гоготу. Если бы это не повторялось каждый телесеанс, я бы возможно стерпел. Чита безусловно заслуживала наказания. Но на пятый или шестой раз старикашка Пэт шевельнулся у меня в голове и нудным своим голосом задал один-единственный вопрос: — Разве ты не видишь, что она одна? ОДНА против всех?.. Наверное, это и называется — покраснеть до корней волос. Я почувствовал, что лицо у меня горит, угрожая поджечь все близлежащее. Старикашка был прав. Прав, как всегда. Маленькая Чита стояла возле этого паршивого телевизора, одна против всех нас — ржущих и потешающихся. Даже Уолф, наш умница и главный мыслитель — и тот улыбался! Доверчивые глаза Читы продолжали взирать на экран. Пылающий, как костер из сухих поленьев, я подошел к ней и взял за остренький локоток. — Они же дурят тебя, а ты веришь! И случилось то, чего я никак не ожидал. Что-то она прочувствовала и поняла. Да, да, именно так! Нахальный Мэлловановский отпрыск, существо, рожденное, чтобы воровать, щипаться и царапаться, внезапно спрятал свои огромные глазищи в пару детских ладошек и, о, Боже! — по щекам его быстро и обильно потекли обиженные капельки. Никакого завывания, что было бы, конечно, лучше! — только короткие приглушенные всхлипы. Уж не знаю почему, но плач этот не по-детски разъярил меня. Шагнув к телевизору, я толчком плеча спихнул его с узенькой деревянной подставки. Тяжелый светящийся ящичек полетел на пол и со звоном рассыпался на отдельные части. Смех в салоне оборвался, и даже Чита, перестав плакать, взглянула на меня с испугом.
В сущности салон распался на два враждующих лагеря. Две половинки огромной машины катили себе мимо лесов и болот. Пара колес принадлежала им, пара колес — нам. Нашелся у них и свой предводитель, бывший житель «камышового» поселка, обладатель злополучного телевизора. На нас он был особенно зол и в корне пресекал малейшие попытки переговоров. От ребят Лиса он заработал шрам, что, конечно же, не увеличило его дружелюбия. Злость всегда возглавляет смуту. Примерно то же происходило и на нашей «половине». Штаб образовали Уолф, Лис и я. После той драки, когда меня рвали из рук в руки, как главного виновника событий, Уолф стал говорить чуть в нос. Сломанная надкостница огрубила его черты, придав лицу недоверчиво-угрожающее выражение. Лис же оказался прирожденным воином. |
