Но на следующий вечер она настояла, чтобы он попробовал снова, приведя ему кучу аргументов, и среди них тот, что димосианские дети тоже не летают со дня рождения. Тогда почему, хотела она знать, он должен быть исключением? Конечно, у него тело взрослого димосианина, но он все еще ребенок в том смысле, что ему предстоит учиться и учиться тому, как правильно координировать движения в новом облике. С явной неохотой, как непослушный ребенок, он последовал за ней.

Стоял ясный вечер с розово-желтым закатом, протянувшим свои пальцы-лучи от горизонта до середины неба.

Дэйвис скрепя сердце прошел через процедуру обучения для начинающих: принял позу такую же, как она, выслушал наставления — какие мышцы надо использовать, — внял ее советам и вновь потерпел фиаско. Это был самый неприятный эксперимент в его жизни, в основном из-за того, что у нее полет выходил легко и непринужденно, а ему только и оставалось топтаться, глупо ухмыляясь, и хлопать крыльями, как простыня на бельевой веревке во время сильного ветра. Он даже дал себе зарок — плюнуть на это занятие в дальнейшем, но тогда ему оставалось только торчать на вершине, раз уж он сюда пришел. Она обещала полчаса, а прошло всего пять минут — и вдруг когда он правильно взмахнул крыльями, то почувствовал, как их наполняет ветер, отрывая его от площадки наблюдательного пункта. Он поспешно сложил мембраны, чтобы не оказаться в воздухе на высоте нескольких тысяч футов над поверхностью Димоса и опасаясь, что не сможет и во второй раз правильно взмахнуть крыльями.

Но теперь он упрямо взмахивал ими снова и снова, пока наконец не отважился на последний шаг — рискнул и взмыл над горным склоном, затем целую секунду камнем падал вниз, но тут его крылья наполнились воздухом, и Дэйвис воспарил в небе так же уверенно, как и Ли.

И сейчас, две недели спустя, он все еще смотрел на возможность летать удивленными глазами ребенка, оказавшегося в зоопарке. Всегда находилось что-то новое, еще неизведанное, а в мозгу не до конца была изжита боязнь, что в любой момент — сказывалась психология землянина — крылья могут его подвести. Его терзали сомнения — не надоест ли ему со временем и небо, и крылья, и он припишет это тому, что якобы устал от Ли, хотя последнее было наименее вероятным. Возможно, будь он рожден с крыльями, то само собой постепенно стал бы воспринимать их как неотъемлемую часть своего тела, так же, как рожденный на Земле начинает смотреть на ноги как на обыденную вещь уже после первых нескольких недель, когда прошла радость от того, что научился ходить. Но обрести крылья в зрелом возрасте, после того как полжизни отшагал на своих двоих, — совсем другое дело, и с этим нельзя было не считаться.

Но не проблемы, связанные с полетом, беспокоили его в первую очередь, а причина, по которой он ощутил себя таким счастливым и довольным, обретя новое тело, и почему с такой легкостью примирился с потерей старого. Сначала его тревожила мысль, что он обманывает себя, закрывает глаза на тот страх, который, несомненно, испытывает, утратив облик прежнего Стэффера Дэйвиса, и что просто подавляет чувства ужаса и отчаяния, загоняя их в уголки подсознания, где они наверняка пустят ростки и со временем дадут себя знать. “Недалек тот день, — думал он, — когда наступит расплата за самообман”. Но дни шли, и он утверждался в сознании, что не лгал себе, когда говорил, что чувствует себя намного счастливее в новом теле, нежели в старом, и что сожалеет лишь о том, что не умер много лет назад, чтобы возродиться в облике димосианина. И он не мог не испытывать глубокого удовлетворения в душе, что освободился от прежней оболочки, унаследованной им от отца и матери и от родства с ними, — обстоятельство, которое его всегда так тяготило. Отныне он не их ребенок. Они даже не смогли бы — если были бы даже живы — узнать его, окажись на Димосе. Он мог бы разгуливать возле них, не опасаясь быть узнанным.