А потом через несколько часов пришла за ним, и немолодая учительница Галина Семеновна, строго глядя на Сережу, говорила:
— Ваш сын дергал Верочку за косы.
— Не за косы, а за бант, — угрюмо уточнил он.
А теперь осаждает вопросами: «Что значит незаконнорожденный?», «Кто такая кокотка?»
— Слушай, а Варя будет на этой вечеринке?
— Сомневаюсь, — с заминкой ответил Сережа.
— А Рем?
— Отказался.
— Так зачем тебе идти без самых близких друзей?
Он заколебался, потом сказал:
— Да ты думаешь, мне хочется? И не пойду!
— Ты мне не можешь объяснить, почему Варя к нам не приходит? — внимательно посмотрев на сына, спросила Раиса Ивановна.
— Стесняется.
— И напрасно. А ты у нее дома был?
— Был.
— Ну и как тебя приняли?
— Ничего. Только поглядывали подозрительно, что за зверь появился?
Он недоуменно поддал плечами.
— Кексом угощали. Чай уладили пить. Так чинно. Мама все меня величала «молодым человеком». Я чуть не подавился.
Виталий Андреевич долго не знал, как приступить, к щекотливому разговору. Что он необходим — было совершенно ясно. И лучше взять его на себя, чем полагаться на мутный источник какого-нибудь бывалого уличного циника.
Но как найти нужные слова — деликатные и откровенные, предельно доверительные, как не отпугнуть мальчишку, не оттолкнуть его от себя нескромностью, не вызвать у него чувства неловкости, стыда? Как определить допустимый и верный тон?
Может быть, рассказать вроде бы о знакомом юноше? И о мужской гордости. Об опасности случайных связей? О половом созревании.
Виталий Андреевич все отодвигал и отодвигал разговор, подыскивая для него подходящий момент и место.
Как-то в воскресенье они возвращались с катка. Усталые и счастливые шли по заснеженной аллее парка. Вечерело. Зажглись фонари. Было безлюдно, и только с разлапистых веток старых елей срывались хлопья снега.
И все это — первозданная тишина, какая-то внутренняя умиротворенность, близость, словно бы еще больше укрепившаяся в этот день, — все разрешало начать разговор. Тем более что Сережа возмущенно сказал о Передерееве:
— Хвастается своими мужскими победами.
— То есть?.. — ошеломленно приостановился Виталий Андреевич.
— Ну, какой он успех имеет… И грязно о девочках…
«Вот сейчас и время», — решил Виталий Андреевич.
Сережа слушал серьезно, не поднимая глаз, не задавая вопросов, только когда они уже вышли из парка, тихо сказал;
— Хорошо, что ты со мной, как со взрослым…
Сереже опять не спится. В последнее время такое случается с ним довольно часто. Прежде только прикасался щекой к подушке — и словно проваливался, в черную пропасть без снов. А теперь все думает, думает…
Он лежит в темноте с открытыми глазами, отрешенный, строгий. «Зачем появился я на свет? Короленко писал: „…для счастья, как птица для полета“. Но ведь счастье должен давать и я другим? Отец говорит: „Вы, молодые, в ответе за все на земле“. Но как отвечать, как? Вокруг необыкновенная жизнь, интересная, кипучая… Люди возводят самый справедливый в истории мир… Значит, и мне предстоит…»
За окном светит над Доном яркая луна. В открытую форточку проникают запах весенней воды, перестук колес далекой электрички…
«Какое замечательное изречение недавно попалось мне: „Если я не за себя, то кто же за меня? Но если я только за себя — зачем я?“»
А что я могу? Чего хочу? Уже приглядел себе обычный путь: сразу в университет, на физмат или на самолетостроительный факультет авиаинститута. |