Я вернулся к себе в комнату, надел чистый воротничок, пригладил щеткой волосы. И, глядя на свое отражение в зеркале, внезапно ощутил беспросветное одиночество.

Мне вдруг мучительно, как ребенку, захотелось снова очутиться в одной из тех безобразных комнат или на одной из тех безобразных улиц, где нельзя было ни умереть с голоду, ни заблудиться. Захотелось снова увидеть знакомые лица тех, кто мог прискучить, мог вызывать раздражение, но не мог ни предать, ни обидеть.

Вероятно, тоска по дому – вещь неизбежная. Что до меня, то, испытав ее в самой острой форме в первый же день, я больше уже никогда от нее не страдал.

Я выглянул в окно. Сад за домом оказался неожиданно большим.

В глубине сада, возле живой изгороди из бирючины, я увидел высокую старую яблоню и рядом е ней – два вишневых дерева. Мне припомнилось вдруг, как мой отец говорил, что вишневые деревья не будут цвести, если их посадить в одиночку.

«Прежде чем принести плоды, они должны повенчаться»,- говорил он с добродушной улыбкой, довольный поэтичнсетью созданного им образа. У отца никогда не было своего сада,- только крошечный надел на муниципальном участке. Не было ни яблонь, ни вишен, ни газона, ни живой изгороди из бирючины.

Я поправил галстук и спустился вниз в гостиную. И почти тотчас появилась миссие Томпсон с кофейным сер-визом на серебряном подносе. «Какими средствами располагают в этом доме?» – невольно подумалось мне. В своем ответном письме миссис Томпсон упомянула, что ее муж преподает английский язык в средней школе, но едва ли можно было поддерживать такой образ жизни на заработок учителя. И не только серебряный поднос и кофейник потрясли мое воображение – это, в конце концов, могло быть и свадебным подарком,- но молочник, но сахарница, но чашки! Все из тончайшего прозрачного фарфора, расписанного яркими чистыми красками – голубой, красной, желтой, оранжевой… Я понимал, что это очень дорогой сервиз, так как он был совсем прост по форме, без всяких украшений и расписан от руки. На все, что стоит больших денег, у меня особое чутье, как у водолаза – на жемчуг. Я не сомневался, что нахожусь в доме, где годовой доход достигает по меньшей мере тысячу фунтов. А когда я заметил, как беззаботно обращается миссис Томпсон со своим кофейным сервизом, к этой сумме пришлось прикинуть еще сотен пять. Я не увидел и тени той хвастливости и благоговейного страха, с какими большйнство женщин угощают вас чаем из дорогих фарфоровых чашек.

– Мы еще никогда не держали жильцов,- сказала миссис Томпсон, протягивая мне чашку кофе. Она сделала еле уловимую паузу перед словом «жильцов», словно хотела заменить его более мягким, более туманным выражением («у нас никогда прежде не останавливались молодые люди», «эта комната обычно пустовала» или еще чем-нибудь в таком же роде), но тут же отказалась от этой мысли.- Однако мне самой в молодости немало пришлось натерпетьея от квартирных хозяек,- продолжала она,- и я хочу, чтобы вы знали, что ваша комната целиком ваша, Джо. Можете приглашать к себе гостей в любое время, когда вам только вздумается.- Снова она на секунду запнулась.- А если вы почувствуете себя одиноким – первое время в чужом городе иной раз бывает как-то не по себе,- мы всегда будем рады видеть вас здесь. Вы впервые покинули родной дом, Джо? Армия не в счет, конечно.

– И да и нет. Мой отец и мать погибли во время войны, и я с тех пор жил у моей тети Эмили.