Были ли у меня родители? Наверное, да, ведь как-то же я появился на этом свете? Да и смутные воспоминания имелись.

Я вытащил из ножен маленький кинжал. Тонкое, льдистое лезвие. Что бы я с ним ни делал – ни зазубринки нет. Я даже у ножа, которым я туши разделываю, помню, лезвие правил, делая из прямого железного лезвия шкуросъёмный нож с полукругом, под клинок. Так вот, даже моей силы, тогда ещё шестилетнего пацана, хватило, чтобы снимать стружку с металла, а на лезвии кинжала не появилось никаких признаков того, что он от такой работы затупился. Но ножны, как и сама рукоять на кинжале, простые, не бросающиеся в глаза.

Я даже помню немного, но смутно как-то, кто мне его подарил. Большой, крупный мужчина, и я думаю, это был мой отец. Он ещё что-то мне объяснял, говорил, рассказывал об этом клинке, но больше я ничего об отце вспомнить так и не смог, как ни старался.

А вот мама…

Самое яркое впечатление, словно огнем, выжжено в моей памяти. Пылающее огнём, орущее, убегающее тело какого-то мужика, а рядом валяются еще четверо – кто обожженный, а кто с развороченной головой, из которой вытекают мозги, а кому-то огнем с молнией пробило грудину. И красивая молодая женщина, еле стоящая на ногах, из живота которой торчала рукоять ножа, и бегущие в нашу сторону какие-то бугаи в доспехах… и этот её дикий крик – «Беги! Беги! Беги!»

И я побежал.

Тогда я, конечно, был одет не в то, что ношу теперь. И куртка, и штаны были из кожи, и так полюбившиеся мне кожаные сапоги, от мастеров великого леса – мягкие до одури и удобные. И пояс, на котором примостился, подаренный тем мужчиной, которого я теперь считаю своим отцом, кинжал. И относительно чистое исподнее.

Я долго бежал, очень долго. Меня так никто и не догнал, или просто даже и не пытались?

Я тогда, как в бреду, провёл в лесу пару ночей, но, в итоге, вышел к тракту, по которому нескончаемым потоком шли беженцы. Это я потом узнал, что это беженцы, наверное, такие же, как и мы были с той женщиной.

Я прибился к каравану, который шёл в ближайший морской порт. По слухам, все ждали нападения орды орков, вот и бежали к морю, в надежде перебраться подальше от зоны нашествия. Я прибился к одной семье, которая путешествовала без отца семейства. Потом я узнал, что он погиб, защищая их бегство.

Молодая женщина, которую звали Нелли, и у которой было, аж целых пятеро собственных детей. Пятеро! Правда, старшая девочка была моей ровесницей. Все были погодками, а самые младшие, и вовсе были братьями-близнецами. У семьи было две телеги и ещё весьма упитанные тягловые крестьянские лошадки. Я помогал в дороге женщине, чем мог, в основном, сидя за возчика на второй телеге с простым крестьянским добром.

Вот с ними я и путешествовал. Мы трое суток шли, практически без остановок, до порта.

А затем прибыли гонцы, и все узнали, что орки прорвали оборону коронных войск и развивали наступление в глубь Империи.

Это уже тут, через пару лет, я узнал, что орки до того городка так и не дошли. Гвардия Императора рассеяла их силы, но в тот момент в городе царила паника.

Нелли продала за бесценок лошадей и повозки с нехитрым добром. Я продал свой пояс и куртку, и на эти деньги нас взяли на борт корабля, на палубе которого мы провели, при шквальном штормовом ветре, целую декаду.

Нас отнесло штормом в сторону, но, слава богам, корабль не скрылся в морской пучине и не разбился о скалы, когда мы всё-таки добрались до противоположного берега, пускай и не там, куда планировали попасть.

А когда казалось, что все невзгоды позади, случилось страшное…

Нелли подслушала разговор капитана корабля. Оказалось, что за эти дни экипаж собирал все слухи о путниках, и выискивали они… правильно! – детей сирот. А что можно с ними сделать, и так понятно. Это будущие бесправные рабы, за которых никто не вступится.