В его потемневших глазах вдруг появилась какая-то непонятная тоска.

— Может, я просто воспользовался удобным случаем. Женщин мало, а я к тому же понимал, что ни одна по доброй воле не захочет стать подругой стража. А вот если у нее не останется выбора...

— Шон Морисси, не морочь мне голову! Женщины в этом городе готовы передраться из-за тебя! Я сама видела, какими глазами они на тебя смотрят. Да вот хотя бы в баре... словно у них слюнки текут. Я чуть с ума не сошла от ревности. Ха! Скажи еще, что до меня хранил целомудрие!

Краска на лице Шона подтвердила ее худшие подозрения.

— Нет, не хранил. Но любовные забавы — это одно. А любовь — совсем другое. Женщины достаточно ясно дали мне понять, что ни одна из них не согласится стать подругой стража. Впрочем, у стражей обычно не бывает ни подруг, ни детенышей — ведь вся их жизнь проходит под сенью смерти. Какая женщина захочет этого?

— При чем тут смерть? Любая женщина хочет, чтобы ее любили.

Что-то снова мелькнуло и погасло в его глазах.

— Да, согласен. Но я перестал быть мужчиной и превратился в своего рода символ. Я не спасаю жизни, а приношу с собой смерть. Скажи мне, Энди, любимая, неужели это то, что тебе нужно?

В его словах чувствовалась такая горечь, что у нее сжалось сердце. Она попыталась представить себе ту ночь, когда его избрали стражем, и его страх, когда он впервые сжал рукоятку тяжелого меча. Вся его жизнь разом переменилась, желания, мечты, все было забыто — остался только долг. Он превратился в стража.

— Стражи вроде тебя заставляют нас помнить, что мы не всегда будем рабами, — понизив голос, сказала она. — Твой меч освободит нас. И мы обретем свободу — в смерти.

— И ты веришь в это?

— Страж некогда освободил душу моей матери. Мне тогда было только три года. Я не забыла, как была благодарна ему. Моя мать не могла остаться со мной — но в стране вечного лета она должна была обрести счастье. И безопасность.

— Тебе было всего три года.

— И все равно я была ему благодарна. — Она коснулась его щеки. Как мужчина может быть таким сильным — и одновременно таким уязвимым? — Ты убедил себя, что приносишь горе, Шон... на самом деле ты облегчаешь его.

— Но оборотни сделали так, что меч стал важнее их жизни. Поэтому Каллум хочет украсть его. Для них меч важнее, чем необходимость сражаться, чтобы остаться в живых...

— Не уверена, что это так...

— Милая, именно поэтому погиб мой брат. — В глазах Шона блеснули слезы. — В ту ночь Кенни пришлось драться не на жизнь, а насмерть, чтобы помешать нескольким одичавшим оборотням завладеть мечом. Он предпочел погибнуть, чем рисковать им... и мной. И как мне теперь с этим жить?

— Богиня! — ахнула Андреа. — Шон... — Она притянула его к себе.

Шон закрыл глаза. Он никогда не говорил об этом ни с кем, даже с Лайамом, хотя ближе брата у него никого не было. И вот теперь он прочел сочувствие в глазах Андреа.

— Он любил тебя! — хрипло прошептала она. — Если Кенни был похож на Лайама или Дилана, значит, он любил тебя. Он сражался, чтобы спасти тебя, а не меч!

— И вот теперь его нет. Нет и уже никогда не будет.

Знакомая тоска подступила к горлу. Шон надеялся, что со временем это пройдет, но сердце его разрывалось от боли, как в тот день, когда погиб Кенни. Уронив голову на плечо Андреа, он заплакал.

Сердце Андреа обливалось кровью.

— Шон, мне так жаль...

Он крепко прижал ее к себе. Она осыпала поцелуями его мокрые от слез щеки. Вся ее злость разом исчезла, словно смытая этими слезами.