|
Я расскажу вам почему. Этот портовый город веками гордился своей славой и дорожил своей независимостью, и потому-то каждый взрослый мужчина в Ормузе, чтобы защитить его, всегда тренировался в стрельбе из лука. Когда монголы под предводительством ильхана Хулагу осадили Ормуз, ильхан сделал отцам города предложение. Монгольский хан пообещал, что он оставит Ормуз в покое, вернет ему независимость и сохранит городских лучников, если только отцы города одолжат их ему на довольно долгое время, чтобы покорить Багдад. Он поклялся, что после этого отправит лучников обратно в Ормуз, чтобы те снова надежно защищали его. Отцы города согласились на это предложение, и все мужчины — хотя и неохотно — присоединились к Хулагу в осаде Багдада и храбро сражались за него, в результате чего наш любимый Багдад пал.
Тут оба, и она и шах, издали глубокий вздох. — Так вот, — продолжила шахрияр, — героизм и доблесть мужчин Ормуза произвели на Хулагу такое сильное впечатление, что он уложил их с молодыми монгольскими женщинами, которые всегда сопровождают их армию. Хулагу хотел усилить с помощью семени ормузцев монгольскую кровь. После нескольких ночей такого насильственного сожительства, когда Хулагу решил, что его женщинам удалось забеременеть, он сдержал свое слово и отпустил лучников обратно в Ормуз. Но перед этим хан приказал отрезать каждому два пальца, необходимых для того, чтобы натягивать тетиву лука. В сущности, Хулагу сорвал плод с дерева, а затем велел срубить его. Эти изуродованные мужчины больше не смогли защищать Ормуз, и, конечно же, вскоре их город стал, так же как и наш разгромленный Багдад, владением Монгольского ханства. — Дорогая, — занервничал шах, — наши гости — посланники этого ханства. Письмо, которое они мне показали, — это ferman, — (так на языке фарси называется верительная грамота), — от самого великого хана Хубилая. Я очень сомневаюсь, что они удивились, услышав рассказы о том, что монголы… хм… вели себя не слишком достойно. — О, вы можете смело говорить с нами об их зверствах, шах Джаман, — совершенно искренне проворчал дядя. — Мы, венецианцы, все-таки не усыновлены монголами и вовсе не являемся их поборниками. — Тогда я должна рассказать вам, — начала шахрияр, страстно желавшая поговорить на эту тему, — как Хулагу действительно зверски замучил нашего калифа аль-Мустазима Биллаха, святого человека ислама. — Шах снова вздохнул и уставился в дальний угол комнаты. — Возможно, вы знаете, мирза Поло, что Багдад был для ислама все равно как Рим для христианства. И калиф Багдада был для мусульман то же самое, что Папа для христиан. Потому-то, когда Хулагу осадил город, он обратился с предложением сдаться не к шаху Джаману, а к калифу Мустазиму. — Шахрияр бросила пренебрежительный взгляд на мужа. — Хулагу предложил снять осаду, если калиф выполнит определенные условия, в том числе отдаст большую часть золота. Калиф отказался, сказав: «Наше золото — это опора и пища священного ислама». И правящий шах не осмелился отменить это решение. — Да разве я мог? — произнес шах слабым голосом; похоже, этот вопрос уже не раз обсуждался в прошлом. — Духовный лидер по званию выше светского. Его супруга непреклонно продолжила: — Багдад смог бы противостоять монголам и их союзникам ормузцам, однако его сломил голод, вызванный осадой. Жители Багдада ели все, что только можно было есть, даже городских крыс, но люди все больше слабели, многие умерли, а оставшиеся не могли больше сражаться. Когда город — что было неизбежно — пал, Хулагу посадил калифа Мустазима в темницу и заставил его голодать дальше. И в конце концов этот святой человек вынужден был просить у него пищу. |
