Аукцион проходил в полной тишине, если не считать шороха конвертов со ставками. Коровы молчали. Зрители молчали. Покупатели тоже молчали. Казалось, Ливаро погрузился в полуденную дрему. И вдруг этот покой был нарушен треском микрофона и многократно усиленным кашлем человека, прочищающего горло перед произнесением речи. По звуку я добрался до площади Пастер, где Садлеру предстояло войти в историю, и тут же едва не был растоптан клином confrères, пробивающимся через толпу к эстраде. Братья в коричневых бархатных плащах и шляпах, звеня медалями, взобрались на деревянную платформу и выстроились по обе стороны от мэра Ливаро и одинокого англичанина.

Судя по виду, Садлер нисколько не нервничал: он важно прогуливался по эстраде, переговаривался со своими соседями и с королевским апломбом махал зрителям — словом, имел вид человека, с удовольствием ожидающего вполне заслуженных почестей.

Фигура в плаще и шляпе приблизилась к микрофону, достала заготовленный заранее листочек с текстом и начала представление нового chevalier. В Виттеле я уже столкнулся с тем, что подобные речи традиционно представляют собой смесь неумеренных похвал и шутливого перечня всяческих пороков кандидата. Хорошо зная Садлера, я предполагал, что перечисление растянется до самого вечера, но, как ни странно, мой друг отделался парой легких уколов, негодных даже на то, чтобы попасть в колонку сплетен в местной газете. После чего начался ритуал посвящения.

Прежде всего Садлеру поднесли кусок сыра ливаро — очень большой, но сущая ерунда для человека его способностей. Он справился с ним за несколько секунд. Потом ему вручили кубок, вмещающий примерно ведро нормандского сидра — количество достаточное, чтобы затушить небольшой пожар. Это было испытание не для мальчика, но для мужа, и когда Садлер поднял кубок, толпа затаила дыхание. К чести моего друга должен сказать, что, несмотря на все выпитое и съеденное за ланчем, он сумел опустошить сосуд одним долгим глотком. Зрители разразились аплодисментами, свистом и одобрительными восклицаниями «Ooh-la-lа!». Confrères прониклись к новоиспеченному chevalier заметным уважением. Он бесспорно заслужил свою медаль.

Рядом со мной стояла жена Садлера, Лулу.

— Он отлично справился, — похвалил я.

— С’est normale, — кивнула она. — Когда дело доходит до выпивки, он еще ни разу не оплошал.

Формальности закончились, и публика приготовилась слушать речь нового члена братства. Будь на его месте я, она продлилась бы не более одной минуты: большое спасибо, польщен, огромная честь, и все тут. Но Садлер слеплен из другого теста. Когда он не ест, то читает лекции в университете, и это, без сомнения, придает ему уверенности. К тому же он бегло говорит по-французски. И не надо забывать, что в тот момент у него внутри плескалось ведро сидра, не считая вина, выпитого за ланчем. В результате мой друг схватил микрофон с таким энтузиазмом, будто собирался откусить от него кусок.

Уже после первых слов стало ясно, что перед нами опытный оратор, прекрасно знающий, как заинтересовать аудиторию.

— У меня есть мечта, — начал он. — Я горю желанием заняться со своей женой любовью на матрасе из сыра ливаро.

Лулу опустила голову. Она француженка, отличающаяся тонким вкусом и изящными манерами, а потому предпочитает держать дверь своей спальни закрытой. Но Садлера было уже не остановить.

Сегодня я отправлюсь в постель с этой медалью на шее, — пообещал он, и я с удовольствием представил себе эту картину.

Мой друг к тому времени уже полностью овладел вниманием слушателей. Он поговорил еще о сексе, сыре, литературе и своей любви к Франции — кажется, он употребил термин «вожделение», — а потом перешел заключительной части.

Не выпуская из рук микрофона, он набросился на мэра и расцеловал ее.