Я в точности передал тетушке поручение мисс Патерсон, и тетя очень удивилась.

– Она в самом деле думает, что я ревную? Насколько я помню, я приревновала один раз в жизни Каррана, и этот случай навсегда отбил у меня охоту ревновать. Ты же знаешь, я не ревновала даже мсье Дамбреза…

– Вы можете передо мной не оправдываться, тетя Августа.

– Оправдываться? Нет, так низко я еще не пала. Просто я пытаюсь объяснить характер моих чувств, вот и все. Эта женщина и ее горе, по-моему, несовместимы. Не наливают хорошее вино в кофейную чашку. Она меня раздражает. И подумать только, именно она была возле твоего отца, когда он умирал.

– Очевидно, при этом еще был врач.

– Он бы не умер, не будь она такой курицей. Я в этом убеждена. Твоего отца всегда надо было встряхнуть как следует, чтобы привести в действие. Вся беда была в его внешности. Ричард был невероятно хорош собой. Ему не требовалось делать никаких усилий, чтобы покорить женщину. И он был слишком ленив, чтобы под конец оказать сопротивление. Будь с ним тогда я, уж он бы жил по сей день.

– По сей день?

– А что? Он был бы не намного старше мистера Висконти.

– Все-таки, тетя Августа, будьте с ней полюбезнее.

– Буду приторна, как патока, – пообещала она.

И я могу подтвердить, что в этот вечер она действительно старалась подавлять раздражение, какое вызывали у нее ужимки мисс Патерсон, а у нее их было еще много, помимо привычки повторять слова. У нее, к примеру, дергалась правая нога (в первый момент я решил, что тетушка ее пнула), а когда она глубоко задумывалась и надолго умолкала, то начинала постукивать зубами, как будто пробовала новые протезы. Мы пили чай в номере у тетушки, поскольку в этом миниатюрном небоскребе, стоявшем между двумя точно такими же близнецами, не было подобающей гостиной.

– Вам придется извинить нас, – сказала тетушка, – тут подают только индийский «Липтон».

– О, я люблю «Липтон», – запротестовала мисс Патерсон, – если позволите, один малюсенький-премалюсенький кусочек сахару.

– Вы ехали через Кале? – спросила тетушка, изо всех сил поддерживая светскую беседу. – Мы вчера именно так и приехали. Или вы ехали паромом?

– Нет-нет, – ответила мисс Патерсон. – Видите ли, я здесь живу. И жила здесь всегда, то есть со смерти Ричарда. – Она метнула на меня испуганный взгляд. – Я хотела сказать, мистера Пуллинга.

– Даже во время войны? – с сомнением осведомилась тетушка. Ей, я чувствовал, очень хотелось обнаружить хоть какой-то изъян в кристальной чистоте мисс Патерсон, хоть мельчайшую погрешность против правды.

– Это было время тяжелых лишений, – проговорила мисс Патерсон. – Быть может, бомбардировки казались мне не такими страшными оттого, что мне приходилось заботиться о детях.

– О детях? – воскликнула тетушка. – Неужели у Ричарда…

– Ах, нет, нет, нет, – прервала мисс Патерсон, – я говорила о детях, которых я учила. Я преподавала английский в лицее.

– И немцы вас не интернировали?

– Здешние жители очень хорошо ко мне отнеслись. Меня оберегали. Мэр выдал мне удостоверение личности. – Мисс Патерсон брыкнула ногой. – После войны меня даже наградили медалью.

– За преподавание английского? – с недоверием переспросила тетушка.