Он уже начал понимать, что держать дочку у себя бесполезно — Марину этим из деревни не выманишь. К тому же нянчиться с девочкой было нелегко. Надо было мыть, кормить Машу, следить за ее одеждой.

А тут еще, на беду, девочка заболела ангиной. Пришлось вести ее в амбулаторию, ходить за лекарствами, не спать по ночам.

Через неделю Маше стало легче, но она, все еще пользуясь правами больной, требовала, чтобы отец сидел у ее кровати и рассказывал сказки. А порой девочка просто-напросто начинала капризничать, чем не на шутку сердила отца и выводила его из себя.

— Отправлю-ка я тебя к матери, — однажды пригрозил ей Василий. — Она тебя быстро к рукам приберет. Собирай-ка свои вещички… Я тебя на базар провожу, к землякам.

Маша замялась и отошла в угол, где она проставляла угольком черные палочки «мамкиных трудодней».

— Ну что же ты? То рвалась, плакала, а тут…

— Нельзя мне уезжать… — тихо сказала Маша, водя пальцем по палочкам и что-то про себя подсчитывая. — Я у тебя еще восемь дней жить буду.

— Почему восемь? — удивился Василий.

— А так мне мамка наказала… до конца уборки у тебя оставаться.

Марина не обманула — приехала точно к концу третьей недели. Маша еще накануне вечером собрала свои вещички и, ложась в постель, загадала встать рано-рано, чтобы встретить мать при въезде в город.

Ночью она часто поднималась, будила отца, а к утру сладко заснула и не слыхала, как в комнату вошла мать.

Василий поднялся ей навстречу. Они поздоровались. Марина склонилась над девочкой.

— Будить, что ли? — спросил Василий.

— Пусть поспит. С базара поеду — захвачу… Ну как? Досталось тебе с ней?

— Всяко бывало…

— Детской площадки в колхозе у нас пока нет еще, а мне в уборку не до Машеньки. Жила бы она, как сирота заброшенная. Спасибо, выручил ты меня…

— Рад стараться, — усмехнулся Василий. — Нечего сказать, в няньку меня превратила. — Он помолчал, потоптался на месте, потом тихо позвал: — Марина! А может, останешься? — и сам не поверил тому, что сказал. — Ведь неразведенные мы с тобой… Все муж да жена. Даже не ссорились…

Марина задумчиво покачала головой:

— Это правда, не ссорились… А только зачем я пойду к тебе? В кухарки да белье стирать? И все-то мое звание будет — счетоводова жена. Не велика честь. А в колхозе у меня дело верное… Нет уж, Василий Иванович, от добра добра не ищут. И не зови больше!

Нависло тяжелое, неловкое молчание. Марина покосилась на стенные часы:

— Я, пожалуй, пойду… Там на подводе Колька ждет. — И она шагнула к двери.

— Погоди! — Василий загородил дверь и, теребя ус, устало и глухо спросил: — Скажи, Марина… Прямо скажи… Примут меня обратно? Повинюсь… работать буду.

— Не знаю, — неуверенно ответила Марина. — Может, и примут… Как общее собрание, его воля. Хотя счетовод у нас уже есть…

— А ты, Марина, ты… приняла бы?

— Я что, — смутилась Марина. — Сердце у меня женское — меня не спросится, возьмет да и простит. Тут как собрание… А главное — ребятишки. Колька, так тот в сердцах аж зубами скрипит. Ты ему всю радость ребячью испортил. — Она тяжело вздохнула. — Сам подумай, Василий, силы хватит — приходи.

Василий перевел дыхание, усы у него задрожали, и, втянув голову в плечи, отступил от двери.

Марина ушла.