|
Те хоть погибли от меча, а эти умерли в нужде и скорби. Всемилостивый наш, благословен будь Он, жестоко со мной обошелся, страшнее, чем с другими нашими женщинами, забрал у меня сыновей и дочерей, а господин говорит — Фрейда, не плачь! Разве я хочу плакать? Это глаза мои хотят плакать, это они сами плачут, мои глаза. Наливаются слезами и плачут. Вспоминаю, как ты был младенцем, сосал грудь, лежал на сердце матери, как райская птичка на груди у розы, а я говорила твоей матери, мир ей, — этот маленький, — говорила я, — он станет большим. И вот исполнилось мое предсказание, и я должна была бы радоваться, а что делают мои глаза? Они опять плачут. Но глазам свойственно плакать, они не властны над собой, они только выполняют веление сердца, это на сердце у меня горько, дорогой ты мой».
Она опустила глаза, утерла их полой своей одежды и снова заплакала. И теперь уже плакала не переставая. Хозяйка принесла ей стакан воды, чтобы душа ее успокоилась, присела рядом и стала рассказывать. «Точно в тот день, — сказала она, — когда Фрейда кончила траур по двум своим сыновьям, погибшим на фронте, кровь которых пролилась в один день и час, пришла весть, что и третий ее сын погиб на войне. Она снова отсидела положенные семь траурных дней и дочерям наказала сидеть тоже. А где были другие ее сыновья в это время? Одного погребла рухнувшая сверху земля, он спасся, но позже все равно был убит погромщиками. А старший, Элимелех, лежал раненый в больнице. В один из этих семи дней старшая дочь сказала: „Наши братья умерли от меча, а мы умрем от голода, давайте пойдем в деревню — может, найдем что-нибудь поесть, поедим, чтобы не сойти с ума от голода“. Они закутались и пошли. Встретился им какой-то солдат, спросил: „Куда вы, девочки?“ Они сказали: „Ищем хлеба“. А он сказал: „Хлеба у меня нет, но если хотите, дам вам изюма сколько пожелаете“. Повел их на кладбище, открыл яму, вынул оттуда мешок изюма и сказал: „Берите этот мешок вместе с изюмом и просите у Господа прощения моей грешной душе“. Схватили они мешок, вознесли хвалу и благодарение и уже собрались побежать обратно в город, принести матери изюм, но даже отбежать не успели, он их догнал и говорит: „Ах вы неблагодарные, что ж вы ни единого поцелуйчика мне не дали“. Они поняли, чего он от них хочет, бросили мешок и хотели бежать, а тут подошла военная часть, тот солдат увидел их и давай деру, потому что он был дезертир и боялся, что его накажут, а военные увидели мешок, полный изюма, и стали ругаться и клясть евреев, что весь мир голодает, а эти евреи едят изюм. А потом оставили изюм и набросились на несчастных. Месяца не прошло, как эта женщина схоронила обеих своих дочерей одну за другой». Когда госпожа Зоммер кончила рассказывать, Фрейда подняла глаза, посмотрела на меня и сказала: «Ну, что господин скажет на это? Приятная история, правда?» И, подняв правую руку, стала перечислять погибших сыновей, загибая по пальцу на каждое имя, кроме большого, который остался прямым. Потом поднесла к глазам левую руку, приложила два ее пальца к правому глазу, потерла его и стояла молча, глядя на меня. И я тоже молчал. Всемилостивый, благословен будь Он, был жесток и ко мне — не вложил мне в эту минуту в уста ни единого слова утешения для этой несчастной. Когда она попрощалась со мной и ушла, я решился наконец сходить на кладбище. Не потому, что надеялся найти на могилах праведников те книги, что пропали из Дома учения, нет, пойти как человек, который приехал в город, где похоронены его предки, и идет поклониться родным могилам. Наше кладбище расположено на холме. Оно поднимается по нему вверх и спускается вниз, и все его склоны заняты могилами, которые громоздятся одна на другую. Трое есть в мире тех, что щедро у нас отбирают и щедро отдают, — земля, государство и все остальные. |
