Он снова вынул свои часы и посмотрел на них. Как мало времени прошло с тех пор, как он вынул их в первый раз, и как много мыслей он успел за это время передумать! Он вернул часы в карман и задремал. А может, не задремал, а ему почудилось наяву. И что же именно ему почудилось? Опять носилки, а на них Шифра-Пуа, и те же девятьсот девяносто девять мужчин и одна женщина сопровождают ее. Но та женщина — это его жена, мать его единственного сына. Это показалось ему странным, потому что она родилась совсем в другом городе, не там, где жила Шифра-Пуа, почему же она идет за ее косилками? И, размышляя об этом, он вдруг заметил, что теперь все пришедшие на похороны хорошо одеты и у каждого из кармана свисают золотые часы, из настоящего чистого золота, а он сам, почтенный господин Шулкинд, гол и бос, и, кроме обтрепанного плаща, на нем ничего не надето.

В эту минуту он услышал за окном голос продавца газет, тут же встряхнулся, огляделся вокруг, увидел на столе в приемной газету и потянулся за ней. Но, едва заглянув в нее, тут же сказал себе: «Опять ничего нового. Ведь все эти наши победы, о которых здесь пишут, это все выдумки, призванные подбодрить народ, чтобы не впал в отчаяние». Он сложил газету и отдал ее соседу. Но когда тот углубился в чтение, он пожалел, что не дочитал до конца, ведь там могло быть написано что-нибудь о туристах в горах. А даже если не написано, то он должен был бы проверить, ведь ему все равно нечего пока делать. И уже протянул было руку, чтобы попросить газету обратно, но тут вышел служитель и пригласил его в кабинет. Он вошел и получил свой контракт. Еще одно, новое, задание ему поручалось по этому контракту, а именно изготовление одежды из бумаги.

Он вышел от начальника, размышляя о порученном ему деле и о том, что это новое дело больше всех других, которыми он занимался раньше. И рассердился вдруг на сына, который гуляет себе по горам в то время, когда должен был бы помогать ему в делах. По дороге он подошел к газетному киоску и купил себе газету, и уже хотел было заглянуть в нее, но тут стал накрапывать дождь. Он сложил газету и поехал домой.

Подъехав к дому, он услышал крик, вбежал и увидел, что его жена в безумии, в руках у нее газета, а она рыдает и кричит: «Сыночек мой единственный, как же это ты упал, как же это твои косточки рассеялись по горам?!» Он сразу понял, что это его сын погиб в горах. Или, возможно, он уже понял это раньше, потому что прочел об этом в газете или заглянул в нее сейчас, а ему показалось, что он уже читал об этом раньше.

Короче говоря, благодаря этому богачу госпожа Бах получила возможность выучиться на акушерку и к тому же сумела научить свою младшую дочь и обоих Йерухамов ивриту, так что их приняли в педагогическое училище. И в конце концов она удостоилась увидеть Ариэлу учительницей иврита в Шибуше, а оба Йерухама удостоились уехать в Страну Израиля. А перед этим между ними было уговорено, между Йерухамом — сыном литовца и ее Ариэлой, что он вызовет ее туда. И что же он сделал, этот Йерухам? Вернулся оттуда и начал ухаживать за другой. Как он там изменил своей стране, так он здесь изменил своей нареченной. Но Ариэла своим идеалам не изменила — стала учительницей в городской еврейской школе, воспитывает там учеников и учениц. И если господин услышит на улице детей, болтающих на иврите, пусть знает, что их учила ее Анеля. Потому что Ариэла на самом деле — это Анеля, то есть Аниэла, но на польском Аниэла означает «ангелица», а у евреев ангел не бывает женского рода, поэтому она назвала себя на иврите — Ариэла.

Кроме того, что Ариэла Бах учит детей ивриту, у нее есть еще несколько достоинств, но, несмотря на это, я ее не люблю. Во-первых, из-за ее манеры говорить — она не говорит, а будто саблей отрезает. А во-вторых, из-за ее очков — скажет что-нибудь и пялится на тебя своими очками, словно пластырь хочет тебе на рану положить.