Во второй раз сенатора постигла трагедия, когда его двухлетний сын умер от рака. Об этом Питер знал меньше, но хорошо запомнил душераздирающие фоторепортажи с похорон в «Тайм». На одной из фотографий была запечатлена его жена, которая шла с кладбища в одиночестве, – ее муж поддерживал под руку собственную мать. Боль, застывшая на лице молодой женщины, навсегда отпечаталась в памяти Питера. Пережитое ими горе окончательно расположило сердца людей к Тэтчеру.

Лифт так и не пришел; группа телохранителей подалась немного в сторону, и только в этот момент Питер заметил еще одного человека – ту женщину с фотографии, чье лицо ему так запомнилось. Ее глаза были опущены, она производила впечатление невероятной утонченности. Маленькая, хрупкая, словно готовая вот‑вот улететь, очень худая, с огромными глазами… В ней было что‑то, что заставляло разглядывать ее с восхищением. В небесно‑голубом костюме от Шанель, она казалась чрезвычайно мягкой и самодостаточной. Никто из свиты ее мужа, казалось, не замечал ее, даже телохранители; она тихо стояла за их спинами, ожидая лифта. Женщина подняла глаза на рассматривавшего ее Питера, и их взгляды встретились. Он подумал, что никогда еще не видел таких печальных глаз; тем не менее ничего патетичного в ней не было. Жена сенатора была одета очень просто. Когда она убрала в свою сумочку темные очки, Питер заметил, какие у нее тонкие и изящные руки. Даже когда лифт приехал, никто из окружавших ее мужчин не заговорил с ней и не обратил на нее внимания. Все они рванулись в лифт, и женщине ничего не оставалось, как тихо войти туда вслед за ними. Несмотря на все это, в ней словно сверкало чувство собственного достоинства; она жила в своем мире и была леди до кончиков ногтей.

Питер восторженно разглядывал ее, прекрасно сознавая, кто это. Ему не раз попадались ее фотографии – более счастливых времен, когда она только вышла замуж, и даже раньше, с ее отцом. Это была Оливия Дуглас Тэтчер, жена Энди Тэтчера. Как и ее супруг, она родилась в семье политиков. Ее отец был губернатором Массачусетса, пользовавшимся в своем штате большим уважением, а брат – младшим конгрессменом от Бостона. Кажется, ей было около тридцати четырех лет; она была одной из тех, кого преследует пресса, не оставляя в одиночестве ни на секунду, хотя она никогда и не давала повода интересоваться ею. Разумеется, Питер не раз читал интервью с Энди, но не мог вспомнить ни одной беседы с Оливией Тэтчер. Казалось, она стремится оставаться на заднем плане. Завороженный ее обликом, Питер вошел в лифт вслед за ней. Оливия стояла, повернувшись к нему спиной, но так близко, что он мог бы без труда обнять ее. Одна мысль об этом заставила его вздрогнуть. У Оливии были очень красивые волосы – темно‑русые с отливом. Словно почувствовав, что Питер думает о ней, она повернулась и посмотрела на него, и когда их глаза снова встретились – всего лишь на мгновение, – ему показалось, что время остановилось. Печаль в ее взгляде снова поразила его; она словно бы говорила ему о чем‑то, не произнося ни слова. Это были самые выразительные глаза, которые он когда‑либо видел, а потом Питер внезапно спросил себя, не выдумал ли он все это. Так же неожиданно Оливия отвернулась и больше не смотрела на него, пока он не вышел из лифта, потрясенный и взволнованный.

Портье уже отнес его чемодан в номер, а горничная осмотрела комнату, чтобы проверить, все ли готово. Питер вошел внутрь, чувствуя себя так, как будто он умер и вознесся на небеса.