Позже, многократно прокручивая в собственной памяти оставшуюся в моей душе пленку, я понимала, что, скорей всего, у него давно не было женщины, именно поэтому он был так нетерпелив, так страстен и яростен. Уже познакомившись с его образом жизни, я поняла, что моя первая догадка была правильной. Этот мужчина мог очень долго обходиться без женщины. Для него не нужен был частый секс. В его характере эта черта была странным парадоксом. Он легко пускался во все тяжкие, предаваясь закоренелому разврату, но так же легко мог годами не прикасаться к женщине — особенно если в тот период был занят зарабатыванием больших денег. Тогда всю его энергию поглощали дела. Деньги стояли для него намного выше любой из женщин. И ни за что на свете ему бы не пришло бы в голову поставить два этих понятия (деньги и женщина) рядом.

Мы были как два безумных, безудержных, ошалевших от избытка собственных эмоций зверя. Забыв обо всех и обо всем. Я целовала соленую кожу его лица. Капельки его пота застывали на моих губах как горькие, соленые слезы… Разжав объятия, я почти повисла на его шее. Вокруг разливалась тишина, и это было так странно… Я отчетливо слышала, как бьется его сердце, заглушая мое. Биение его сердца, резкие, хриплые точки, словно в своей ладони я сжимала тоненькую ниточку его жизни. Это было удивительно — в разлившейся ночной тишине слышать целый мир, огромный, оглушительный, ослепляющий мир…. В тот миг за это прерывистое биение я могла бы отдать всю свою жизнь. Это был настоящий пик духовной, нравственной, физической любви. Я много ошибалась и много страдала. Я видела жизнь и знала ее такой, какая она есть. Но, несмотря на всю страдания и горечь — я любила. Я любила. И тот вечер подарил мне целое море огромной, прекрасной любви.

Так, прижавшись лицом к его обнаженной, заросшей жесткими волосами груди, я слышала дыхание моря одновременно с встревоженным биением его сердца. Это был самый прекрасный и чистый миг. Он легонько гладил ладонью мои волосы. Мне не было холодно — наоборот, все мое тело резкими толчками прошибал и будоражил раскаленный, горячий пот. Я готова была заняться любовью еще, но меня останавливала только мысль о том, что он больше не сможет. Все — таки ему не двадцать лет… Наконец, когда его сердце стало биться более ровно, я оторвалась от него и решила, что мне нужно одеться. Он первым нарушил молчание:

— Надеюсь, ты теперь понимаешь, что всегда будешь моей?

— Что?

— Быть моей — означает делать то, что я говорю. Поедем ко мне.

Все прошло — и экстаз, и восторг, и, до сих пор этим оглушенная, я с удивлением ловила себя на мысли, что все это уже действительно прошло. И вместо светлых чувств я испытываю только какую-то странную грусть, и именно из — за этой грусти я сижу так скованно, ровно и молча.

— Я сказал — поедем ко мне.

— Нет. Очень поздно. Меня ждут дома.

— А мне какая разница?

— Думаю, никакой.

— Правильно думаешь.

— Но, тем не менее, меня ждут. И я никуда не поеду.

— Кто ждет?

— Родители.

— Подождут! Неужели теперь ты не можешь поехать ко мне и остаться на всю ночь?

— Не могу. Я иначе воспитана.

— Я видел, как ты воспитана.

— Еще одно слово в таком роде — и я выхожу.

— Ну и как ты доберешься домой?

— Остановлю машину!

— У тебя нет денег!

— Почему же — есть!

Резко развернувшись, он попытался выхватить мою сумку — но я была быстрее. Обеими руками я прижала сумку к груди. Он насупился.

— Ты ведешь себя очень странно! Твое поведение я пока не могу объяснить!

— А я — твое!

— Даже более того — мне не нравится этот независимый тон!

— Почему же?

— Сначала ты легко и просто соглашаешься на всё, а потом начинаешь что-то там демонстрировать!

— А тебе не приходило в голову, что, кроме тебя, в этой машине есть кто-то еще?

— Кто? Что ты морочишь мне голову! Кроме меня, здесь больше никого нет!

Я промолчала.