— Я ничего о тебе не знаю.

— Меня зовут Леонид! Что еще тебе надо знать?

— Твое отчество!

— Леонид Валерьевич.

— А как твоя фамилия?

Ответ, последовавший за этим невинным вопросом, меня поразил. Он резко крутанул руль и шины с искрами заскрипели по гудрону шоссе. Потом насупился, сжал зубы и произнес так, как будто я страшно действовала ему на нервы:

— А какое тебе дело? Свою фамилию кому попало я не говорю!

Я растерялась:

— Но ведь я тебе свою тоже скажу…

— А какое мне дело до твоей фамилии? Зачем мне ее знать? Что с того, что ты ее скажешь? Ты — никто. Таких, как ты, на каждом углу миллион. Обычная смазливая девчонка. С тебя мне даже нечего взять. Ты живешь в паршивой маленькой квартире с родителями. Работаешь на разоряющемся телеканале и учишься в посредственном институте. Ты — никто! Какое мне дело до твоей фамилии?

Обида была настолько сильной, что в первый момент после болевого шока я даже не сообразила, что он все обо мне знает, а, значит, наводил справки. Я схватила руль и попыталась крутануть к себе. Он заорал:

— Идиотка, что ты делаешь! Собралась на тот свет!

— Останови машину! Я сказала — останови!

— Какого черта?

— Я выйду! Я не хочу иметь с тобой ничего общего, я не хочу больше тебя видеть!

— Здесь остановка запрещена. Если хочешь, я отвезу тебя домой и все наши отношения будут полностью закончены.

Он произнес это таким тоном, что я поняла: он не шутит. Он действительно решил покончить со мной. Я так перепугалась, что даже забыла про свое унижение. Он молчал.

Остановил машину в глубине своего двора. Это был обыкновенный узкий двор с обязательными провинциальными верандами друг на друге. С веревками посередине двора, завешенными сохнущим бельем. С серой отвесной стеной. С кошкой возле мусорного ведра. Двор обычный, похожий на сотни тысяч других дворов. Он остановил машину. Обернулся. Улыбнулся краешками губ.

— Извини, я не хотел тебя обидеть. Сорвался. Извини.

В кухне было большое окно, выходившее прямо на сплошную серую стену. Я поправляла волосы, смотрясь как в зеркало в мутную, застывшую воду равнодушного ко всем человечествам и цивилизациям стекла. Я отражалась полупрозрачным силуэтом в темноте, и мне самой казалось, что мое лицо словно выступает из гладкой холодной воды. В этом неухоженном доме все было ко мне равнодушно. И ко всему равнодушной была я.

Я стояла молча, оглядывая голые стены. Никакой кухонной мебели, только плита, стол, табуретка и холодильник. Голая лампочка на шнуре под потолком. Как можно так жить? В ванной, дверь которой была поломана, журчала воды. Конечно же, не было и не могло быть ничего оскорбительного в том, что он мылся, но… Но равнодушная гладкость стекла наталкивала на неприятную мысль о том, что он не просто принимал душ, а отмывался. Отмывался — от меня, стараясь уничтожить невольные следы моих прикосновений. Знаю, это может быть глупо. Но я ничего не могла сделать с собой. Многие мужчины весьма наивно полагают, что женщины оценивают их по тому, как они умеют заниматься любовью. Глупость. Женщины оценивают по — настоящему только одно: как мужчина ведет себя потом.

Я молчала. По — настоящему мне следовало выйти, громко хлопнув дверцей машины, и никогда больше не встречаться с этим человеком. Но я не могла. Я не сделала этого. Он догадывался, что я не сделаю.

— Юрков. Леонид Валерьевич Юрков.

Я ничего не ответила и своей фамилии ему не назвала. Он не спросил. Мы вышли из машины. В подъезде было темно. Я держалась за его спиной, вдыхая теплый, но уже почти выветрившийся запах его одеколона. Он был маленького роста (я была выше его почти на голову), но недостаток роста полностью искупался шириной его плеч.