– А ружье сорвал с ружейного дерева, какие во множестве произрастают в здешних лесах, – усмехнулся учитель едко. – Я могу поклясться, что при нем не было ни ружья, ни пистолета, когда я его сунул в опунцию.

– Вы, кажется, произносите речь в его защиту, – заметил с легкой усмешкой секретарь. – Но сами же вы сказали, что он весьма сомнительный субъект.

– Я ничуть не считаю его сомнительным, – отвечал учитель в обычной своей решительной манере. – У меня относительно него нет ни малейших сомнений. Я считаю, что он распущенный, порочный хвастун и жулик; самовлюбленный, похотливый шарлатан. И я совершенно убежден, что губернатора мог убить кто угодно, только не он.

Полковник Хейтер метнул острый взор в говорящего и впервые сам разомкнул уста:

– Э-э… что же вы хотите этим сказать?

– Именно то, что говорю, – ответил Хьюм. – Будучи подлецом такого сорта, такого сорта подлости он не совершит. Агитаторы вроде него никогда ничего не делают своими руками; они подстрекают других; они собирают толпу, пускают шапку по кругу и потом смываются, чтобы приступить к тому же в другом месте. Идут на риск, разыгрывают Брутов и Шарлотт Корде совсем другие люди. Но я заявляю, что есть еще два обстоятельства, полностью снимающие обвинения с этого субъекта.

Он сунул два пальца в карман жилета и медленно, задумчиво даже, вытащил круглую стекляшку, болтающуюся на порванном шнурке.

– Я это подобрал на месте, где мы дрались, – сказал он. – Это монокль Грегори; и если вы сквозь него глянете, вы не разглядите ровно ничего, кроме того факта, что человек, нуждающийся в столь сильных линзах, без них ничего не увидит. Он никак не мог видеть цель на углу стены, метясь от смоковницы, откуда приблизительно, как полагают, был произведен выстрел.

– В этом, кажется, что-то есть, – сказал Хейтер. – Хотя у него, конечно, могло быть и запасное стекло. Но у вас есть еще второе основание считать его невиновным, так вы сказали?

– Есть и второе основание, – сказал Хьюм. – Сэр Гарри Смит его только что арестовал.

– Господи, да о чем вы? – вскрикнул мистер Милз. – Не вы ли сами принесли нам это известие от сэра Гарри?

– Боюсь, я был не вполне точен, – сказал учитель скучным голосом. – Совершенно верно: сэр Гарри арестовал доктора, но он арестовал его до того, как услышал о покушении на лорда Толбойза. Он арестовал доктора Грегори за подстрекательскую сходку в пяти минутах езды от Пентаполиса, на которой тот выступал с пламенной речью и подходил, вероятно, к красноречивому резюме, как раз когда лорд Толбойз был подстрелен здесь, на повороте дороги.

– Боже правый, – выпучив глаза, крикнул Милз, – да вы, похоже, про это дело много чего знаете!

Учитель угрюмо поднял голову и посмотрел на секретаря пристальным, но очень странным взглядом.

– Кое-что, возможно, я и знаю, – сказал он. – Во всяком случае, я уверен, что у Грегори безупречное алиби.

Барбара прислушивалась к странному разговору, мучительно, с трудом сосредоточилась; но по мере того, как обвинение против Грегори рушилось, новое, странное чувство в ней самой пробивалось из глубин на поверхность. Она сообразила, что хотела осуждения Грегори не оттого, что питала к нему особенную злобу, но оно могло все сразу объяснить; и ее избавить от другой, неприятной, едва брезжущей мысли. Преступник вновь стал смутной, безымянной тенью, а в душе ее опять зашевелилось страшное подозрение, и, пронизав ее страхом и отчаянием, тень вдруг обрела отчетливые черты.

Как уже было замечено, Барбара Трэйл драматизировала трагедию семейства Трэйл и положение своего брата.