Аша Лемми. Пятьдесят слов дождя
Ханне, с любовью, и всем изгоям. Поднимем бокалы за день грядущий!
Пролог
Префектура Киото, Япония Лето 1948 года Первое осознанное воспоминание Нори – как она подъехала к тому дому. В течение многих лет она будет стремиться расширить границы разума, заглянуть в минувшее. Снова и снова лежать на спине в ночной тиши, пытаясь вспомнить. Иногда в голове мелькала крошечная квартирка с ярко желтыми стенами, однако образ исчезал столь же быстро, как и появлялся, не оставляя никакого удовлетворения. И поэтому, спроси ее кто, Нори ответила бы, что ее жизнь началась в день, когда она увидела величавое поместье, безмятежно покоившееся меж двух зеленых холмов. Потрясающе красивое место – нельзя этого отрицать, – и все же при виде него Нори невольно вздрогнула. Мать редко брала ее с собой, и что то внутри подсказывало: там ее ждет то, что ей не понравится. Потускневший синий автомобиль остановился у обочины напротив поместья эпохи Мэйдзи , обнесенного высокими белыми стенами. Внешние ворота стояли открытыми, позволяя хорошо рассмотреть тщательно обустроенный двор. А вот внутренние, ведущие к самому дому, были наглухо заперты. В верхней части главных ворот сияли выгравированные золотыми иероглифами всем на обозрение слова. Значение их Нори не понимала – она умела читать и писать только свое имя: Но ри ко. В этот момент ей захотелось уметь прочесть всякое когда либо написанное слово, на любом языке. Нори повернулась к матери. – Окасан , а что здесь написано? Сидящая рядом женщина подавила вздох раздражения. Очевидно, в свое время она была потрясающе красива. И она по прежнему оставалась великолепна, но на молодом лице уже начинало отражаться бремя жизни. Темные, густые волосы, заплетенные в косу, постоянно пытались растрепаться. Мягкие серые глаза были устремлены вниз. – Камидза, – наконец ответила женщина, отводя взгляд. – Здесь написано «Камидза». – Это же наша фамилия, да? – чирикнула Нори, моментально загоревшись любопытством. Мать приглушенно усмехнулась, отчего волосы на загривке Нори встали дыбом. Водитель, мужчина, которого она ни разу не видела до сегодняшнего утра, испуганно глянул в зеркало заднего вида. – Да, – тихо ответила мать, и глаза ее вспыхнули странным выражением, для которого в ограниченном словарном запасе Нори не было названия. – Это наша фамилия. Здесь живут мои мать и отец, дитя. Твои бабушка и дедушка. Сердце Нори застучало быстрее. Мама никогда раньше не упоминала о родственниках, о семье. Напротив, они вдвоем так долго плыли по течению в одиночестве, что Нори не чувствовала связи с каким либо определенным местом. – Ты жила здесь, окасан? – Когда то, – сухо ответила мать. – До твоего рождения. Давным давно. Нори сморщила личико, нахмурившись. – А почему ты уехала? – Достаточно, Норико. Возьми свои вещи. Пойдем. Нори повиновалась, закусив губу, чтобы удержаться от расспросов. Мать этого не любила. Всякий раз, как Нори что то спрашивала, она натыкалась на неодобрительный взгляд. Лучше молчать. В тех редких случаях, когда Нори удавалось угодить матери, она получала сухую полуулыбку. А иногда, если Нори вела себя особенно хорошо, мать вознаграждала ее конфетами или новой ленточкой для волос. За восемь лет жизни Норико собрала двенадцать ленточек. «Женщине полезно учиться молчанию», – всегда говорила мам а. Нори ступила на тротуар и взяла вещи: маленький коричневый чемоданчик с обтрепанными лямками и фиолетовым шелковым платочком, повязанным вокруг ручки, и голубую сумку с серебряной застежкой, подарок на прошлый день рождения. Впервые с тех пор, как ее подняли на рассвете этим утром, Нори заметила, что в руках у матери пусто. |
