— Христа — распял? — прямо спросил он.

— Слушайте, прекратите! — взвизгнул Шерхебель. — Даже если и распял! Вы лучше посмотрите, что делают ваши родственнички по женской линии! Что они творят с нашей матушкой Россией!

Альбастров, ухваченный за локти Чертослеповым, рвался к Шерхебелю и кричал:

— Это еще выяснить надо, как мы сюда попали! Небось в Хазарский каганат метил, да промахнулся малость!..

— Товарищ Альбастров! — умолял замдиректора. — Ну нехристь же, ну что с него взять! Ну не поймет он нас с вами!..

На том и расстались. Чертослепов с Альбастровым пошли в Рязань, а куда пошел Шерхебель — сказать трудно. Налетела метель и скрыла все следы.

4

Продираясь сквозь колючую проволоку пурги, они шли в Рязань. Однако на полпути в электрике Альбастрове вдруг заговорила татарская кровь. И чем ближе к Рязани подходили они, тем громче она говорила. Наконец гитарист-электрик сел на пенек и объявил, что не сдвинется с места, пока его русские и татарские эритроциты не придут к соглашению.

Чертослепов расценил это как измену и, проорав сквозь пургу: «Басурман!..», — пошел в Рязань один. Каким образом он вышел к Суздалю — до сих пор представляется загадкой.

— Прииде народ, Гедеоном из таратара выпущенный, — во всеуслышание проповедовал он на суздальском торгу. — Рязань возжег, и с вами то же будет! Лишь объединением всея Руси…

— Эва! Сказанул! — возражали ему. — С кем единиться-то? С рязанцами? Да с ними биться идешь — меча не бери, ремешок бери сыромятный.

— Братие! — возопил Чертослепов. — Не верьте сему! Рязанцы такие же человеки суть, яко мы с вами!

— Вот сволок! — изумился проезжавший мимо суздальский воевода и велел, ободрав бесстыжего юродивого кнутом, бросить в подвал и уморить голодом.

Все было исполнено в точности, только вот голодом Чертослепова уморить не успели. Меньше чем через месяц Суздаль действительно постигла судьба Рязани. Победители-татары извлекли сильно исхудавшего замдиректора из-под обломков терема и, ободрав вдругорядь кнутом, вышибли к шайтану из Суздаля.

А электрик Альбастров болтался тем временем, как ведро в проруби. Зов предков накатывал на него то по женской линии, то по мужской, толкая то в Рязань, то из Рязани. Будь у электрика хоть какие-нибудь средства, он бы от такой жизни немедленно запил.

И средства, конечно, нашлись. На опушке леса он подобрал брошенные каким-то беженцем гусли и перестроил их на шестиструнку. С этого момента на память Альбастрова полагаться уже нельзя. Где был, что делал?.. Говорят, шастал по княжеству, пел жалостливо по-русски и воинственно по-татарски. Русские за это поили медом, татары — айраном.

А через неделю пришла к нему белая горячка в ржавой, лопнувшей под мышками кольчуге и с тяжеленной палицей в руках.

— Сидишь? — грозно спросила она. — На гусельках играешь?

— Афанасий… — расслабленно улыбаясь, молвил опустившийся электрик. — Друг…

— Друг, да не вдруг, — сурово отвечал Афанасий Филимошин, ибо это был он. — Вставай, пошли в Рязань!

— Ребята… — Надо полагать, Афанасий в глазах Альбастрова раздвоился как минимум. — Ну не могу я в Рязань… Афанасий, скажи им…

— А вот скажет тебе моя палица железная! — снова собираясь воедино, рек Афанасий, и электрик, мгновенно протрезвев, встал и пошел, куда велено.

5

Однажды в конце февраля на заснеженную поляну посреди дремучего леса вышел человек в иноческом одеянии.