Предо мной восседало правительство во главе с королем. Сам Зия в бамбуковом кресле с подлокотниками, а по обе стороны на длинных скамьях – по десять министров, чьи внешние размеры, как и величины органов в «инто», правильным образом убывали от середины, от монарха, к краям. Я уже знал, кто есть кто, и видел, что между величиной тел сановников и значимостью их поста нет прямого соответствия: так, по правую руку от короля сидел дон Реторто‑Тик, министр этикета и престижа, по левую – Тиндемон‑Так, министр запретов в зеркалоделии; а вот министр запретов в торговле фон Флик, лицо куда более серьезное, примостился на краю правой скамьи. Видимо, навести и такой ранжир было просто невозможно. И Агрипардон‑Так, которому наряду с монархом адресовался доклад АН, в силу щуплости и внутренней невзрачности (он лишь недавно вышел из Ямы) сидел последним слева. («Какими заморскими территориями он ведает?» – спросил я у тестя. «Как какими! Всеми, которые за морями»). «Инто» Агрипардона выражало не меньшее достоинство, чем у прочих министров; и не подумаешь, что еще неделю назад он дробил гранит, искал алмазы.

 …Вызов во дворец на прием по случаю полнолуния последовал по видеосвязи еще утром; запросили также, когда прислать лошадей. Имельдин, но моей просьбе, просигналил, чтобы слали сразу. Поэтому до начала торжества у меня оказалось немало времени для осмотра дворца. У тестя среди челяди и чиновников были знакомцы (они устраивали ему заказы на внутреннее декорирование придворных дам), которые охотно согласились меня всюду поводить. Я увидел немало интересного: зеркально‑стеклянные павильоны с распахивающимися поворотными крышами и великолепным убранством, картинную галерею царствующего дома, где были изображены лучезарные «инто» Зий, освещающие подданных и пейзаж, до тринадцатого колена; поднялся даже на Башню Последнего Луча под зеркальную чашу и любовался оттуда островом и морем. Но самое сильное впечатление оставила Яма – дворцовая и единственная на острове тюрьма. (Нужды в других нет, поскольку – помимо должностных преступлений, о которых я упоминал, – единственным караемым проступком здесь является ненасильственный отъем внутренних украшений: носителя их задерживают в укромном месте, пока украшения не покинут его естественным образом, затем с миром отпускают; да и такое бывает редко). Увидев копошащихся на дне глубокого котлована, охраняемого дамами‑линзами и зеркальщиками, я заметил провожатому: «Вот это прозрачность, я понимаю, только скелеты и видны!» – «А там нечего больше и видеть», – усмехнулся тот.

 В Яму помещают до востребования – до монаршей милости, которая сразу и освобождает, и возносит. Надеждой на эту милость и на то, как хорошо будет осененному ею, получившему сразу и пост, возможность вольготно жить и наживаться, – питают рудокопов вместо завтрака и ужина, а по четным дням – и вместо обеда. Стоящий наверху проповедует, собравшиеся внизу горестно подвывают и обещают стараться.

 Вот и Агрипардон‑Так провел в Яме немало лет (за отнятую когда‑то «Змейку») и был востребован, лишь когда предыдущий министр заморских территорий, имевший тот же 16‑й размер печени и сходные параметры иных органов, любитель бешеных скачек, загремел с лошадью с обрыва. Все размеры и величины параметров «инто» как правительственных чиновников, так и преступников в Яме, имеются в королевской картотеке.

 Это заведено издавна, так монархи здесь обеспечивают себе славу милостивых и бесконечно благодарную преданность «востребованных». И главное – устойчивое пополнение казны за счет конфискаций: ведь, распаленные лишениями и мечтаниями в Яме, эти люди не могут не лихоимствовать! Настоящий король – он и голый – король.