Последнее в таком составе. Может быть, последнее турне с кем-либо из них вместе, потому что как только начинает распадаться группа, император оказывается голым в ноль минут.

Штука в том, что император — это он. Он никогда не просил этой чести, не хотел ее. Но так получилось.

Он понял, слушая шум приборной доски и ощущая спиной гнетущее молчание, что такая хрень может развалить группу еще до того, как этот уик-энд кончится. В лучшем случае их будет сильно штормить. И что он может сделать вот сейчас — вот прямо в эту блядскую минуту, — чтобы они увидели, что он все еще император, а «The Five» — все еще группа и будет ею, пока он не скажет, что уже нет?

В гуще хаоса мелькнула мысль, и Кочевник за нее ухватился.

— Да никто тебя не ненавидит. Казалось бы, я должен, но тоже нет. По-моему, всякий должен делать то, что считает правильным. И еще я думаю, что мы должны написать новую песню.

Все промолчали.

— Новую песню, — повторил Кочевник и обернулся оценить реакцию.

Берк сидела с закрытыми глазами, Майк бессмысленно смотрел в окно, Терри подолом рубашки протирал очки. Слушала только Ариэль.

— О чем?

— Не знаю. Просто новую.

— Но в чем идея?

— Да нет никакой идеи. Написать новую песню — и все.

— Хм… — Ариэль нахмурилась. — В смысле — вот с потолка взять?

— Нет.

Кочевник понял ее вопрос, потому что они не так работали. Большая часть оригинальных песен, которые исполняла «The Five», — мелодии вроде «Отпускай», «Парад страданий», «Не нужно мне твое сочувствие», «Очередной» или «Бледное эхо» — были написаны совместно Кочевником и Ариэль. Кое-что еще написал Терри — и в одиночку, и с каждым из двух ведущих певцов. Но обычно они работали так: Кочевник или Ариэль придумывали идею и начинали ее вертеть вдвоем, и она могла к чему-нибудь привести, а могла застрять и сдохнуть. Когда песню пишешь, никогда наперед не знаешь. У других тоже могли спрашивать мнения насчет темпа или тональности, или Терри сам предлагал аккомпанемент или соло на клавишах. Майк быстро придумывал оригинальную партию бас-гитары, прокручивал несколько вариаций и выбирал, которую предложить. Берк предлагала основной ритм, завитушки и украшения и иногда давала то, что от нее просят, а бывало, что взбрыкивала и уходила в неожиданную сторону. Но как бы ни получалось дело — а иногда трудно было понять, как именно оно получалось, — в результате появлялась песня для выступления, хотя от начала процесса и до конца могла пройти пара дней, а могла и пара-тройка месяцев.

— Не с потолка, — продолжал Кочевник. — Я хочу, чтобы все на эту тему подумали. Объединим головы.

— Это мы-то объединим головы? — Берк прервала свой демонстративный сон. — И что значит — «все»?

— То и значит. Мы все должны работать над новой песней. Вместе. Не только мы с Ариэль, а вся группа. Начать, может, стоит с текста. Каждый пишет несколько строчек.

Густые брови Майка взлетели вверх.

— Как ты сказал?

— Сказал, что каждый внесетевой вклад в текст. Слишком сложная мысль?

— Для меня — да, — ответил Майк. — Я вот ни хрена не поэт. Строчки в жизни не написал.

— И я тоже, — поддержала его Берк. — Не моя это работа.

— Можно мне сказать? — спросил Джордж и в наступившей паузе продолжил: — Мне эта мысль кажется хорошей. В смысле — отчего бы и не попробовать?

— Рад, что ты так думаешь, — кивнул Кочевник.