Ничего этого она не сказала, но взамен сказала другое:

— А теперь слушайте. У меня может быть сломан нос. В публике наверняка есть врач, или сестра, или студент-медик. Кто-то, кто сможет посмотреть. Здесь где-то должна быть аптечка первой помощи. У меня голова трещит, может быть сотрясение. Врач нужен, — сказала она, чтобы они поняли. — И час времени дайте мне. Если я отключусь или рвота не перестанет — тогда ладно, звоните в «скорую». Но один час — мой. И мне… блин, новая блузка нужна.

— Ты с ума сошла, — сказал Тру.

— Мне надо вымыться, — продолжала она, будто не слыша. — Лицо вымыть, но туда я не могу зайти. — Они поняли, о чем она. — Господи Боже мой, — сказала она усталым голосом. — Мне снова нужно отлить.

— Это нервное, — пояснил Тру.

— Да нет, — сказала она. — Слишком много чая.

Тру хотел было что-то сказать, отбить эту сумасшедшую стрелу, но не мог вспомнить, что именно. Он не улыбался, был суров как скала. Но целеустремленностью, выразившейся на лице девушки, он проникся. Он понял, чем она ему нравится. Самая волевая из всей группы, быть может, хотя до сих пор от нее этого не требовалось.

— Ты мне позволишь — обещаешь, что позволишь отвезти тебя в больницу, когда мы закончим?

— Да.

— Тебе нужен только час? И все?

— И все, — ответила она, и он знал, что она не врет.

— Вы согласны? — спросил Тру у менеджера.

— Годится.

— А вы? — обернулся Тру к группе.

Терри и Берк посмотрели на Кочевника.

— Полностью, — ответил он.

Если Ариэль может выступать с разбитым носом, он как-нибудь переживет распухшие костяшки. Это будет концерт века.

Или веков.

Народ в коридоре рассасывался. В артистической копы вызвали машину для транспортировки подозреваемого, который почти наверняка окажется «скотч-насильником». Менеджер клуба вышел на сцену, к развеселой, размоченной пивом и заведенной «Коброй» толпе и задал вопрос, который меньше всего рассчитывал бы задать ближайший миллион лет:

— Есть в зале врач?

Тру и Берк отошли, и Кочевник вдруг оказался прямо перед Ариэль. Он смотрел на нее и чувствовал, как кривятся губы в сухой улыбке восхищения. Про Джереми Петта он не понял, про девушку тоже, как и про песню и про все, что она значит, но понял, что может в Ариэль влюбиться, если себе это позволит.

И это, быть может, уже наполовину произошло.

Он потрогал подбитый глаз, потом постучал пальцем по носу.

— Кажется, мы с тобой слегка в родстве.

Кто к кому потянулся первый? Слишком близко они были, чтобы понять.

Он ее обнял, и она к нему крепко прижалась, и он понял, что плачет, просто небольшие слезы капают из-под крепко зажмуренных век, потому что очень, очень прискорбно, что такое страшное с ней случилось, такое, что душу наизнанку выворачивает. И хотя — слава Богу — диджей не овладел ею, но она соприкоснулась с уродством этого человека, со злобой, вылепленной из его страданий, какова бы ни была их причина. Но таково устройство этого мира, и от него Кочевник мог ее защитить не больше, чем себя или любого из них. А еще все это идет в тот суп, который называется «творчество».