«Знаете, сколько детей убили наши так называемые герои?»

— Да что ты в этом понимаешь? — спрашивает он у экрана телевизора, уже перешедшего к следующему эпизоду, где Феликс Гого за столом у себя в кабинете и чирикает с какой-то грудастой мексиканской актрисой. Она сидит на красном диване, сделанном в форме двух губ.

Фишка в том, что в ролике не сказали впрямую: солдат убивает ребенка. Может быть, убил, может быть, не убил. Джереми знает только одно: каждый квартал был полем боя. Особенно в Фаллудже, после того как ребят из «Блэкуотера» размазали. Будь Джереми солдатом из этого ролика, он бы мальчишку пристрелил на месте. Стреляешь в меня — я тебя убираю. Но опять же… Где было оружие у этого мальчика? Может, он просто случайно там оказался, бывало и такое. Случайная жертва при выполнении задания, невелика важность. Пригибаешься и идешь дальше.

«И вы хотите внушить людям, что наши солдаты там стреляют в детей? Что после всего, что они сделали для нашей страны, после всех принесенных ими жертв вы из них делаете убийц детей?»

«Мы над этим работаем», — сказал этот панк.

Джереми наклоняет голову и зажмуривается очень крепко. Начинает просыпаться старая ярость, и если бы эти брехливые мерзавцы оказались здесь, он бы их всех передавил, как клопов, одного за другим. Просто чтобы лживые пасти заткнуть.

А кто-то стоит у него за правым плечом и наклоняется и говорит едким шепотом, саркастическим и вызывающим:

— Ты мой пес?

Джереми вскидывает голову и оглядывается, но никого больше нет. Так ему говорил его старый ганнери-сержант, Ганни, когда у Джереми разрывались легкие от долгих миль бега в гору, или когда он полз по грязи с полной выкладкой, или делал бесконечные отжимания, или что еще, что сержант для него придумывал. Перевод: парень с девчачьей фамилией не должен быть девчонкой — в Корпусе служат мужчины.

Больше он ждать не может. Он поднимает себя усилием воли, шатается из стороны в сторону, сталкивается с телевизором, заставляет себя повернуть колени туда, куда хочет идти, и начинает двигаться в ванную. Коридор превращается в узкий проход лабиринта ужасов, памятный с детства, но тут ничего веселого нет. После столкновения — на этот раз со стеной — он попадает в ванную, падает на колени и успевает выблевать в унитаз процентов восемьдесят принятого на борт, а остальные двадцать процентов — на пол.

Когда дело кончено и рвотные спазмы стихают, Джереми старается рассмотреть рану. Он слишком устал, чтобы как-то серьезно ее обработать, а может, нужна пара швов, но вроде бы кровь запеклась. Слышно, как старик снизу стучит в потолок — похоже, ручкой от метлы. Небось раздражается по поводу всего этого шума, побоялся, что в его ванной обрушат потолок. Через несколько секунд стук прекращается. Джереми медленно поднимается с пола, включает холодную воду и плещет ею себе в лицо. Левую руку заматывает полотенцем. Тяжело моргает, видя покрасневшую воду в ванне, струйки крови на белом фаянсе, грязь на полу.

Завалил работу начисто, думает он мрачно.

Не будет сегодня дороги в Елисейские поля. Кое-что надо продумать, разложить в голове по полочкам. Он берет фотографию Карен и Ника и нетвердым шагом идет в спальню. Включает верхний свет. Ставит фотографию на ночной столик, достает из шкафа «Ремингтон-700» с прицелом «Таско» и ложится на кровать, тупо уставясь в потолок, прижимая к груди оружие.

«Моя винтовка, — думает он. — Их много есть таких, но эта — моя. Моя винтовка, мой лучший друг. Она моя жизнь. Я ее хозяин и точно так же должен быть хозяином своей жизни. Моя винтовка без меня бесполезна.