Я уговорил Графа и Виктора пойти на очередной концерт Шурова и Рыкунина. Мы собрались вчетвером и, поскольку эта эстрадная миниатюра состояла из четырех эпизодов, распределили, какую каждый должен запомнить. С билетами было сложно, но учитывая, что я был постоянным посетителем филармонии и имел своих распространителей, билеты мне сделали. На концерте все выглядело со стороны довольно странно. Во время этого номера через каждые три минуты схватывался очередной юноша из нашей агитбригады и пулей вылетал на лестницу, чтобы записать то, что запомнил. И так четыре раза ко всеобщему удивлению. В зал мы уже не вернулись. Мы сидели в вестибюле первого этажа, там, где все посетители ходят по кругу в антракте, и составляли наши наброски по памяти. Саша был счастлив и тут же начал подготовку к Новому году. Он, оказывается, успел заключить трудовое соглашение с детской поликлиникой, с какой то конторой и с диетической столовой на музыкальное оформление и сопровождение их новогодних вечеров. Мне он сообщил, что я должен буду сопровождать его на этих мероприятиях.

– В качестве кого? – удивился я.

– В качестве друга и соратника в области музыкального искусства. Я всюду записал нас двоих.

Вечер в конторе прошел спокойно. Народ там оказался опытный, быстро понапивался, и их больше тянуло на песни, чем на танцы. Саша где мог – им подыгрывал, не очень попадая в тональность, но это их совершенно не смущало. Вечер в детской поликлинике на улице Воровского оказался несколько сложнее и для Саши, и для меня. Коллектив на девяносто процентов состоял из женщин, и эти женщины хотели танцевать. С партнерами было плохо – не так давно закончилась война. Саша играл без передышки, отдав меня на растерзание медсестер.

Но самым тяжелым оказался вечер в диетической столовой на улице Кудрявской. Когда мы туда прибыли, застолье уже началось. Нас тут же потащили к столу. Саша сопротивлялся, показывая на свой аккордеон, и убеждая, что он пришел сюда играть. Это никого не интересовало.

– Дак у нас же есть патефон. Так что ты погоди лабать, возьми на грудь и отдыхай. Вот когда народ отвалится, поиграешь нам для танцу – семь сорок или еще что нибудь.

Через час начались танцы. Саша вырвался, но был уже хорош. Он взялся за аккордеон, пытался им зачем то спеть «Поезд идет в Чикаго». Никто ничего не понял, но все дружно орали «Чик чик чик чик чик Чикаго». После этого потребовали от него музыку для пения и танцев. Разброс был совершенно дикий: «Мурка», «Шаланды полные кефали», «Риорита», «Артиллеристы, Сталин дал приказ»… Толстая повариха пела босяцкие частушки. Танцевали под что ни попало. Меня взяла в оборот бойкая официантка Валя. Она была девушкой весьма вольного нрава, плясала без устали. Валя блистала своим золотым зубом и хорошим знакомством с неформальной лексикой. Она прижималась ко мне изо всех сил и щупала, где только положено и неположено, приговаривая при этом с легким пришепетыванием:

– Сейчас рванем отсюда, мальчики, к едрени фене и будем догуливать в другом месте без этих старых пердунов. Вишь, нализались, за… ранцы, и стали горло драть. Я знаю место покрасивше.

Когда мы наконец выбрались из диетической столовой, было уже темно и моросил дождь. Мы представляли из себя довольно живописную группу: посредине шел Саша с аккордеоном на левом плече, слева его поддерживала Валюша, справа я. Должен отметить, что Валентина весьма активно скрашивала наше путешествие. Сначала она исполнила нам шульженковскую «Руки – вы словно две большие птицы». Мне только пришлось ее уговорить не показывать, насколько ее руки похожи на птиц, иначе бы Саша лишился поддержки.