— Если позволишь, да.

— Горлорез, они тебя уже не смешат?

— Да. Иди отсюда.

— Если я услышу еще хохот, вернусь поговорить.

— Это же просто смех. Люди смеются. По разным поводам.

— Но от твоего кожа дергается.

— Отлично. Я всегда так смеюсь, когда иду перерезать горло какому-нибудь надоедливому ублюдку.

Корабб шагнул, протянул руку, схватил всех трех крыс. Быстрыми движениями переломил им шеи. Швырнул безжизненные тела между троими магами-солдатами.

— В следующий раз я посмеюсь, когда буду перерезать…

— Чудесно, — ответил Корабб. — Чтобы тебя убить, мне понадобится один вздох. Это будет последний твой смех, Горлорез.

Он ушел. Дела становились всё уже. Куда делась слава? Он привык, что эта армия, пусть жалкая, сохраняет некое достоинство. Стать Охотником за Костями — это что-то значило, что-то важное. Но теперь… она стала толпой раздраженных негодяев и хулиганов.

— Корабб.

Он поднял голову и увидел на пути Фаредан Сорт. — Капитан?

— Скрипач там?

— Не думаю. Четверть звона назад его там не было.

— Где ваш взвод?

— Они не перемещались, сэр. — Он ткнул пальцем. — Вон там.

— Тогда что вы делаете здесь?

— Здесь или где, сэр?

Она нахмурилась и прошла мимо. О гадал, не ждет ли она, чтобы он пошел следом — она ведь идет к его товарищам. Но, раз она не подала никакого знака, Корабб пожал плечами и продолжил бесцельные блуждания. «Может, найду тяжелую пехоту. Перебросимся в кости. Но зачем? Я всегда продуваю». Знаменитая удача Корабба не касалась костей. «Типичное дело. Никогда самое важное…» Он положил руку на шар нового летерийского меча, просто чтобы ощутить его. «Его я не потеряю. Не этот меч. Он мой, я буду им пользоваться».

Он стал много думать о Леомене. Без реальной причины, насколько можно судить — разве что как Леомен вел солдат, даже делал их фанатичными последователями. Когда-то он считал это даром, талантом. Но теперь … не уверен. Некоторым образом такой талант делает человека опасным. Следовать за кем-то рискованно. Особенно когда обнажается истина: вождю плевать на любого из своих последователей. Леомен и люди вроде него собирают фанатиков, как богатый купец золотые монеты, а потом тратят без задней мысли. Нет, Адъюнкт лучше, и пусть другие говорят иное. Они словно мечтают о своем Леомене, но Кораббу уже известно, каково это. А им — нет. Будь над ними Леомен, все уже погибли бы. Адъюнкт о них заботится, даже слишком. Если нужно выбирать, он навсегда останется с ней.

Недовольство подобно болезни. Оно зажгло Вихрь, и тогда умерли сотни и тысячи. Кто доволен, стоя над братскими могилами? Никто. Малазане дошли до пожирания своих же; но если все виканы мертвы, неужели кто-то будет глупо верить, что захваченные земли не мечтают о мщении? Рано или поздно захватчики станут прахом и ветер унесет их.

Даже здесь, в лагере Охотников, недовольство расползается как зараза. Причин нет, кроме скуки и неведения. Но что в них плохого? Скука означает, что никого не режут. Неведение — сама истина жизни. Сердце Корабба может лопнуть на следующем шаге, или обезумевшая лошадь затопчет его на ближайшем перекрестке. Разорвется кровеносный сосуд в мозгу. С неба упадет камень. Ничего мы не знаем, будущее неведомо; неужели те, что познали прошлое, начинают верить, будто знают всё, даже грядущее?

Недовольны? Поглядим, вдруг тычок кулаком в рожу вас раззадорит. Да, Каракатица прокис, но и сам Корабб был таким же. Он, может много на что жалуется — но это не означает недовольства. Ясное дело. Каракатица тоже любит брюзжать. Без этого ему никак.