Как, черт возьми, я собираюсь убедить Пирса прийти? Джон Рутгер и близко не был Превосходным, а он швырнул меня в стену. Очень плохо, что не могу изрыгать огонь. Постойте-ка, на самом деле мне это не поможет. Очень плохо, что я не могу изрыгать лед? Теоретически, если вы можете изрыгать лед, то не сможете сделать большое количество. В человеческом теле просто нет столько воды. Вот если бы я могла создать кандалы… Пирс, вероятно, расплавил бы их. А его обожжет расплавленный металл, если он сам его плавит?

Образ Чокнутого Рогана возник у меня в голове. Было что-то такое в этих голубых глазах, глядящих в камеру. Не совсем грусть, а некое самоосознание, подчеркнутое немного горькой улыбкой. Как если бы он знал, что был человеческим ураганом, и сожалел об этом, но не собирался останавливаться. Вероятно, я была слишком мнительной. Как, ради всего святого, они сдерживали его в армии? Я воочию видела, что война делает с людьми. Если Превосходный сорвется, сотни солдат умрут.

Сорок пять минут спустя, когда я наконец-то остановилась у склада, меня уже мутило от вопросов и бесплодных предположений. И я здорово проголодалась. Едва я вошла в коридор, как меня окутали ароматы свежевыпеченного печенья, соуса для барбекю и пряного мяса. Корица, чеснок, тмин… ммм. Я скинула туфли и позволила аромату заманить меня на кухню. На кухонном острове меня ожидали записка и две тарелки с запеченной свининой и печеньем. Записка гласила: «Невада, сегодня у меня ранний отбой. Позаботься обо всем сама и, пожалуйста, передай тарелку бабушке, иначе она опять забудет поесть». Моя мама называла «ранним отбоем» периоды, когда она тосковала по папе и не хотела, чтобы мы видели, как она плачет. Я ее понимала. Прошло уже пять лет, но я тоже скучала по папе. Я могла закрыть глаза и представить, как он копошится в кладовке, жалуясь, что кто-то съел стейк, который он приберег, и теперь ему придется есть ненатуральные продукты, вроде салата и гренок. Мама всегда была крепким орешком. Она смеялась, когда папа был рядом. Она и сейчас смеется. Просто не так часто.

Я проглотила еду, ополоснула тарелку, сунула ее в посудомойку, и понесла вторую тарелку и стакан чая со льдом в заднюю часть склада. После того, как вы миновали главные стены, никакого намека на наше жилое пространство не оставалось. Это была автомастерская: гидроизолированный бетонный пол был отполирован до темного блеска, инструменты на стенах, бронетехника, одна с оружием малого калибра, другая с танкоподобными стволами, притаившаяся во мраке, и бабушкин запах: бензина, моторного масла и пороха.

Посреди пола, купаясь в лучах прожекторов, стоял бронетранспортер. Худые ноги бабушки Фриды торчали из-под его днища. Справа сидела Арабелла, расположившись на корпусе армейского вездехода, накрытого темно-зеленым брезентом. Совсем, как я в детстве. Когда я возвращалась домой после школы, мама с папой были на работе, поэтому я брала перекус и отправлялась к бабуле в ее мастерскую. Бабуле можно было рассказать обо всем на свете. Она говорила, что машины с ней разговаривали, если она им позволяла. Как и дети. Она никогда не осуждала, и даже если ты ругался или признавался, что натворил несусветных глупостей, она никогда не рассказывала об этом маме и папе. Здесь я высказывала большую часть своих страхов и переживаний. Затем настала очередь Берна и Каталины, а теперь Арабеллы и Леона. Сейчас мы все были заняты, и не навещали ее так часто, но, хотя бы раз в неделю, кто-то из нас приходил сюда выпустить пар и потрясти кулаками.

— Ужин! — позвала я.

Арабелла отодвинулась на другой конец брезента. Выглядела она угрюмо. Похоже, в школе что-то не ладилось.

Бабуля выскользнула из-под машины и села.

— Еда. Да. Я проголодалась.

Я отдала ей тарелку и кивнула на машину.