— Вот ты о чем… — протянул я.

— Именно. — В эмоциях духа проскользнули нотки нетерпения и любопытства. — Так как?

— Покаяния никто не отменял, как и епитимьи, — ответил я. — Или ты думаешь, что монастыри получают свою десятину и пожертвования просто так, от врожденной щедрости дарителей?

— Оригинально… — А вот сейчас от соседа явственно потянуло брезгливостью. — То есть от черноты можно просто откупиться, предложив отцам церкви денег? Интересно, а если предложить больше, они могут вообще отменить наказание?

— Ты сейчас очень близок к ереси, дух. — Такое… искажение смысла меня просто взбесило. — Не золото отвращает зло, а искреннее покаяние. И святые отцы епитимьей не наказывают, они лишь указывают путь для очищения души от Тьмы. Деньги же отдают Церкви на добрые дела во имя Света. На содержание домов призрения, школ и госпиталей…

Часть вторая

Серебряная гайка

Глава 1

М-да, как-то криво у нас с носителем разговор пошел. Я, если честно, даже несколько испугался его фанатичности. Ну, может быть, и не испугался… но неприятно было. Очень. Да еще и воспоминания. Вот когда нужно, их не доищешься, а тут — бац, и ловите, будьте любезны. И ведь не сказать, что воспоминание оказалось каким-то страшным, вовсе нет. Возникло на миг перед внутренним взором очень милое женское лицо, с живым взглядом и чуть удлиненным, почти восточным, разрезом глаз, смуглой кожей и высокими скулами. Отозвалось в душе нежностью, а в следующий миг вдруг исказилось, в глазах плеснуло обжигающим яростным огнем, а на нежных розовых губах мелькнула снисходительная, скорее даже презрительная, усмешка. Так смотрят очередные «постигшие истину» на недостойных, что отказываются следовать их пути. Так усмехаются новообращенные фанатики, упиваясь своим превосходством в святости и ложной праведности и с их высоты взирая на окружающих грешников, слепцов, не зрящих истины. И вот она-то, эта улыбка, словно ножом по сердцу прошлась, резанула, опалила, и… видение исчезло. Кто была эта красавица, вызвавшая такую нежность и так неприятно поразившая фанатичным огнем и презрением в глазах? Не знаю. Не помню. Но, может, оно и к лучшему? Уж очень яркой болью отзывается во мне ее образ. Образ женщины, искренне гордящейся тем, что она стала овцой… пусть и в церковном стаде, что хоть стригут, но не забивают, и рабой… пусть даже и бога, виденного в последний раз две тысячи лет тому назад.

— Сосед? — Мысль Дима постучалась ко мне, вырывая из круговорота смутных воспоминаний и полустертых образов. — Ты чего затих?

— Думаю, — коротко ответил я. Особого желания общаться с носителем у меня сейчас не было. С другой стороны, киснуть от размытых картинок и обрывков ставших чужими эмоций тоже не дело.

— А… ты что-то вспомнил? — И куда только весь пыл подевался? Только что был готов чуть ли не на костер меня спровадить, и вдруг такое участие…

— Лучше бы не вспоминал, — отозвался я. — Фанатизм есть зло.

— Это ты о чем? — настороженно спросил Дим.

— О тебе… о моих воспоминаниях… о кострах из книг и криках: «Распни», — нехотя произнес я.

— Мм… сосед, ты в порядке? — В эмоциях носителя явно проскользнули нотки опасения.

— Что, боишься вместе со мной с катушек съехать? — Я зло рассмеялся… бы, если бы имел такую возможность.

— Прости, не понял?

— С ума, говорю, боишься сойти со мной на пару, да? Так уверяю, не дождешься.