– Видимо, только это она и слышала от тебя, не так ли?

– Это же просто шутка. Ну вроде присказка...

– Да. Присказка. И еще: «яйца мерину помеха», «нарядиться, как шлюха на Пасху», «гребаная вишня» и «если б я имел коня...» – дальше не могу, неприлично. Все это всего лишь присказки. Именно так она к ним и относится.

– Если ты насчет крепких словечек, то я при ней никогда... старался не употреблять. Но она росла в прериях, Морин, среди ковбоев. Ты же понимаешь, люди мы простые...

– Прекрати! Я не туристка из Европы, нечего изображать передо мной «мистера Мальборо»! Ты нормальный современный человек, ты прошел армию, ты получил образование. У тебя хороший литературный язык, ты без труда разговариваешь сложносочиненными и сложноподчиненными предложениями...

– Погоди, Морин, не части. Я, как тот мужик из пьесы, и не знал, что разговариваю всю жизнь такими мудреными фразами...

– Это ты погоди! Ты сейчас цитируешь Мольера, между прочим, а вот знает ли про Мольера твоя дочь? Ей десять лет, но она читает... читала по складам, у нее живой ум, но она не умеет выражать свои мысли на письме. Она знает, что у Милли «офигительная корма», но представления не имеет, что происходит с девочками в одиннадцать-двенадцать лет. Как и когда ты собирался объяснять ей про месячные? Про секс? Про то, чем мальчики отличаются от девочек?

– Морин, я...

– Она выражается, как четырехлетний ребенок, без всякого смущения описывает мне «эту штучку» у «ребят с ранчо» и сетует, что им гораздо удобнее писать зимой. При этом она отлично разбирается в процессе воспроизводства у лошадей и коров. Жаль, что я не могу тебе пересказать ее объяснения, которые она мне дала три дня назад в корале. Билл, неужели ты не понимаешь, что ты с ней творишь?

– Я не понимаю, почему ты злишься.

– Так напряги голову!

– Хорошо. Я согласен, я не очень-то хороший папаша. То есть я ее вырастил, кормил, поил, одевал, но по части воспитания есть недочеты.

– Это уже не недочеты.

– Морин, ты можешь голосить хоть до утра, легче не станет. Да, у нее нет матери. Наверное, мне надо было бы жениться еще раз, привести в дом какую-никакую ба... женщину, но пойми ты, я и представить такого не мог! Чтобы чужая заправляла в доме, который я хотел построить для Мэри Лу! Да и кто знает, какая из нее вышла бы мачеха для Мю?

– Никто тебя силком не женит! Но лишать девочку общения со сверстниками, сделать для нее невыносимым пребывание в школе...

– Это я, по-твоему, сделал? Она же дралась...

– Билл, не будь ребенком. Ты для нее – весь мир. Вселенная. Бог, царь, отец, мужчина, герой. Только ты имеешь значение. Только твой авторитет она признает. Она не просто любит тебя, она – часть тебя. Другого мира просто не существует, он ей не нужен, она о нем не знает. И когда она произносит грязное слово – она не ругается. Она просто говорит на языке своего мира. На твоем языке.

– Так. Ясно. Вот и выяснили. Ну ладно, я виноват, дальше что?

– Ничего хорошего. Я не могу за два месяца вернуть ее в мир остальных людей. Да, она научилась есть и вести себя за столом, не сморкается пальцами, не рыгает и сама стирает свое белье. Да, мы успеем прочитать еще несколько книг, хороших книг. Да, я подтяну ее по грамматике и письму, научу ее умножать в столбик, заставлю вызубрить таблицу умножения. Что дальше?

Билл растерянно посмотрел на раскрасневшуюся, сердитую девушку. Потом тихо и неуверенно произнес:

– Я не знаю, Морин. Когда они сказали, что заберут ее у меня, я только одно и смог придумать – забрать ее и спрятаться у индейцев. Какое-то время мы продержались бы...

– Это глупо, Билл.