Он механически продолжал работу, раздумывая над тем, как вернуть тот сладкий непокой, который заглушен шумящей вокруг бурей. Руки привычно двигались, глаза внимательно разглядывали этикетки на пробирках, но как эта бездумная деятельность была далека от того вдохновения, в котором Староверов прожил прошедшие дни! Так работают люди, покидающие милую им квартиру для переезда на новое место, о котором им еще ничего не известно. Уже и вещи не радуют глаз, уже и непонятно, что ценно, а что ненужно. Остановишься перед книгой, которая каким-то образом сопряжется в памяти со светом настольной лампы, с тишиной и дыханием спящих детей, с далекой музыкой радио у соседа, и кажется, оставляешь самое дорогое в жизни… И в то же время знаешь: эту вещь надо взять, а вот эту можно оставить, только избираешь автоматически, без чувства.

Староверов тоже избирал. Он сидел в стеклянном боксе, поставленном в тот день, когда определился способ распространения болезни. Им пришлось тогда разработать особые правила для занятий со штаммами. Запершись в стеклянной коробке, он проверял очередность штаммов вирусной культуры, от самых первых до последних, укладывал их в коробки, тщательно заворачивая каждую ампулу в вату. Работа эта была столь важной, что даже свою ассистентку он отстранил. Лиза сидела рядом с боксом и подклеивала в альбом микрофотографии вируса.

Раздался звонок телефона. Лиза подняла трубку, сказала без выражения: «Вас, Борис Петрович!» — и продолжала работать. Староверов с ампулой в руке вышел из бокса, взял трубку свободной рукой. Телефонные звонки больше не пугали их. С болезнью они покончили, оставалось принимать поздравления. В трубке слышалось легкое дыхание, перебивавшее шорох индукционных токов. Староверов спросил:

— Кто говорит?

— Борис Петрович, это я… — тихо сказали в трубку. — Я приехала. Я нахожусь в гостинице. Когда вы придете?

— Галина Сергеевна!..

Он задохнулся на мгновение. В левой руке что-то хрустнуло, потекла жидкость. Он ничего не заметил.

— Как? Зачем вы это сделали? Я бы сам приехал к вам по первому слову. Вы же знали, здесь опасно…

— Я так хотела вас видеть!.. — беспомощно прошелестел голос в трубке. — Вы придете?

— Да, да!..

Он хотел еще что-то сказать, но в трубке щелкнуло, послышался злой писк. Он опустил ее на рычаг, оглянулся на Лизу, соображая, поняла ли она разговор. Глаза ассистентки удивили его. Они были испуганны, сердиты, беспомощны. Она вскочила со стула и стояла перед ним, показывая на его руку.

— Что вы наделали!.. — Голос ее дрожал.

Он машинально взглянул на руку. В ладони лежали осколки раздавленной ампулы. Жидкость стекала с пальцев.

— Ах, черт! — благодушно сказал он. — Ничего, мы найдем копию штамма.

— О чем вы говорите? — с непонятным ужасом сказала Лиза. — Вымойте руки! Идите, я вам полью.

Он, улыбаясь, прошел к умывальнику. Лиза схватила бутыль с дезинфицирующей жидкостью. Она плеснула на пол в том месте, где только что стоял Староверов, затем вылила почти всю бутыль на его руки. Он все еще улыбался. Лиза смотрела на него так, как если бы он внезапно помешался у нее на глазах, а он не мог понять, что с нею происходит.

— Покажите руки! — властно приказала она.

Сквозь стекающую жидкость были видны царапины.

Он машинально присвистнул, как это делал Краснышев, когда волновался. Улыбка исчезла с лица, оно напряглось так, что Староверов почувствовал боль в скулах.